Я смотрю сквозь страсть на тебя,

Твоё имя на стене ухмыляется мне.

KYPCK

Заводская громада молчала.

Огромный комплекс, состоящий из паутины труб, кабелей и элеваторов, не издавал ни звука. Молчащий гигант, больше похожий на доисторического раненого мамонта, глядел на меня своим жутко-ржавым глазом газгольдера, смотрел прямо, не отрываясь. Не отводя взгляда. Как будто это я, лично я должен был занести огромный неандертальский валун для последнего удара.

Впрочем, а кто, если не я? Кто, если не одинокий человек в потёртом пуховике, стоящий на задымлённой осенним туманом резкой набережной и глядящий на поверженного гиганта, раскинувшегося на другом берегу? Как раз мне, если говорить по справедливости, и стоит совершить этот coup de grace. Нет, это не я разгонял сотрудников, не я подличал и предавал, не я бегал с портфелем по пыльным и невероятно важным кабинетам, где сейчас заседают выросшие, как грибы после кислотного, индустриального дождя, банки и финансовые пирамиды. Нет, это был не я, я так не делал, но кого волнуют сейчас оправдания?

Кого всё это волнует? Гигант мёртв и уже никогда не поднимется вновь. И в этом наше проклятие, в этом наши горечь и поражение. Гигант всегда преступник, это правда, омерзительный преступник с квадратной мордой, бесчеловечный и глупый в своей огромности. Но кто в этом мире карликов способен на милосердие, если не гигант?

Какая уже разница? Исполин мёртв. Мне нужно лишь выбить эпитафию на могильном камне, нужно лишь пробезмолвствовать всю эту тоскливую минуту молчания, чтобы окончательно завершить его непышные, проклятые похороны.

Я не предавал. Никто не предавал. Мы просто молчали, что в десятки раз хуже.

Промозглый, влажный ветер пробивает ватную набивку моей куртки, молотом бьёт по рёбрам, оставляет острые рваные царапины на стене, а я не отвожу взгляда. Я смотрю сквозь туман на молчаливый завод. Громадина засасывает меня, заставляет тонуть в своём ржавом круговороте, каким-то невидимым притяжением манит к себе, не отпускает.

Я не отвожу взгляда. Однажды я уже отвёл.

Никогда снова.

Я молча смотрю на завод, надеясь своим неотводимым взглядом не дать доиграть этой молчаливой похоронной пластинке. Она должна визжать, должна скрипеть, должна ёрзать своим последним патефонным вздохом, она не должна заканчиваться. Иначе — всё, иначе — бездна. Как только тяжёлой слюной вытечет из патефона последняя нота, как только доиграет последний всхлип, к ручке потянется мерзкая, хихикающая, потная ладонь карлика. И больше не будет милосердия в этом мире, только вязкий осенний туман, только октябрьский дождь и запах пластмассовой гари.

Гигант мёртв, и в его тени стою я, одетый в свой нелепый ватник, что совершенно не спасает от холодной октябрьской влаги. Я смотрю на этого индустриального монстра. И сквозь туман мои глаза находят странное, будто бы кодовое, аббревиатурное, как раньше любили, имя, написанное на стене неровными мазками белой краски. Последняя минута громадины, ещё недавно казавшаяся мимолётной, растягивается в вечность, закручивается бирюзовой кафельной спиралью, проникает в меня.

Я не отвожу взгляд, в последний раз — не отвожу. И гигант вновь живёт. Тихим скрипом нерабочих станков, едва слышным плесневелым дыханием, но он живёт.

И, возможно, когда-нибудь...