Генка вдохнул. Приятная прохлада разлилась по телу: мурашки... Эх, красота! И чего не жилось? Всё в Москву, в мегаполис хотелось. Зачем? А по сути: что вообще когда-то имело значение? Поле, мяч, ворота?

— Пашка, пас на фланг! Па-а-ас! Не коси! Иди ровно! — он орал своим с бровки, сидел с костылём в запасных. Команде туго приходилось, но всё обошлось: Пашка забил.

— Го-о-л! Гол! — Он подскочил — подвёрнутый голеностоп не разделил его радости. Но Генка гордился: они в финале городского первенства.

Миха редко пропускал. Все дворовые хотели к нему в команду, а Генка с Пашкой хвалились: лучший вратарь города списывал у них алгебру. Пусть и играли в основном у разных ворот, но, как оказалось, для дружбы это не главное. Так, матч за матчем, школа и прошла. С Пашкой они и в институте списывались, а Миха так и не поступил: всё мяч гонял, а после армии на местном заводе сборкой мебели промышлял. Остальные разъехались.

Генка уехал за перспективой, Пашка — к девчонке. Через полгода они разбежались, Пашка учёбу бросил, а обратно возвращаться стыдно было. Потом и вовсе пропал. Нет, тут как раз понятно, жизнь у всех своя пошла: цели, достижения, семьи. Не до футбола. Не до дружбы.

Генка, конечно, вспоминал иногда: тринадцатого у Пашки днюха, в феврале выпускники собирались, а ему всё не до того. Усталые пальцы перелистывали бестолковые передачи быстрее, чем набирали номер. Да и как бы Пашка отреагировал? Они повзрослели, изменились, разошлись по своим дорогам.

Последний раз Пашка звонил лет пять назад, пьяный. Ревел, кричал, матерился. Его слова в трубке звучали, как помехи, но Генка разобрал: Миха погиб. Хотя он тогда не поверил. Пашка любил напридумать, раздуть из мухи слона, усугубить и исчезнуть, будто ни при чём. Можно было бы перезвонить, поузнавать, правда или нет, но всё не вовремя. Людка беременная была, на работе очередные сроки сгорали, а потом новые заботы пошли. И на отпуск отложить надо, и ипотеку погасить. Суета, шум города, пробки. Не то, что здесь.

И солнце мягкое, ненавязчивое совсем, и травка пушистая, даже ворота те же! И мяч. Эх, вот бы знать тогда, в шестнадцать, что на самом деле правда? Как ты, юнец, с троечным аттестатом можешь выбирать свою судьбу? По сути, всё решается в один миг: поступил или нет. А если поступил, то лишь бы куда-нибудь, чтобы было.

И где они все, звезды дворового футбола? Все о великой славе грезили, горели мечтами, одержимыми были. А сколько падали, сдирали колени, подворачивали лодыжки? Но вставали, бежали вперёд — лишь бы Михе забить. А тот, как программа, всегда ловил.

Генка усмехнулся. И чего глаза слезятся? Вот же он, здесь, на том же поле: ворота, мяч, солнце в глаза по закону подлости. Опять не забить. Даже без Михи. А хотя... Чем чёрт не шутит? Он один: ни зрителей, ни игроков. Даже ворота, и те размытые, как будто в тумане, но это не туман. Это близорукость из-за бесконечной работы с цифрами.

— Пробить с разворота в дальний угол, — пробормотал Генка и задрал штанину.

— Кто ж на поле в костюме выходит, мистер босс? — Он улыбнулся мыслям и, прикрыв глаза от солнца, разбежался и ударил по мячу.

Сейчас бы овации сюда, крики трибун, дудки. Генка Чураков — спаситель от ничейного счёта. Светлана Ивановна даже сочинение простит. Но вместо этого — упругий удар и глухие хлопки вратарских перчаток.

— Миха? — Генка опешил. Прошёл вперед, проморгался. Силуэт в солнечном свечении напротив стал чётче. — И ты здесь? Живой?

— Живой-живой, — Миха усмехнулся. Мяч волчком прокрутился на его пальце. — Все мы здесь живые. Где пропадал-то?

— Так это... семья... заботы... бизнес, — Генка промямлил, но глаз не отводил. Миха и не изменился вовсе!

— Бизнес? И что ты там в своём бизнесе наделал?

— Мечту похоронил.

— Все мы мечту похоронили, Генка, — Миха отдал пас. — Где мы были такими же свободными, как на поле, а?

— Ну а ты-то как, Мишань? Я ничего не знаю про тебя... — Что-то заныло под грудью: сожаление, обида? — какой-то магнит, который притягивал его сюда, но граница прошлого не подпускала. Мишка лишь улыбнулся:

— Попробуй-ка пробить.

Вот и не откажешь! Генка разбежался снова, ударил по мячу, и тот прилетел чётко в руки Михи.

— В дальний угол бей, помнишь? — Он вернул мяч.

— На что играем? — Азарт подкрался незаметно, и Генка сразу же ударил.

— Узнаешь! — И вновь Миха спас ворота.

— Я же на Людке женился, ты знаешь? — Генка пытался забить снова и снова, но мяч отлетал от ворот, как от стенки горох. Мишка слушал. — Она всё-таки не устояла. Вот и дитё родили, и в Москву перебрались, и бизнес подняли. И вроде бы — о чём ещё мечтать? Но где же, Миха, а? — прорычал он и запустил очередной мяч в ворота. — Где мы просчитались?

Он утёр пот и принял мяч от Михи.

— Это наш выбор, вот и всё. Мы нигде не просчитались, Генка. И везде свернули туда.

— А что, если всё это не важно? — Нога у Генки уже дрожала с непривычки, но азарт разгорался ярче с каждым ударом. — Если важно то, что осталось здесь?

— Мы могли бы стать звёздами, но не всем суждено гореть. — Мишка как будто и не устал. — Наши мечты погасли, но у тебя есть всё, Ген.

— Но даже имея всё, я не могу позволить себе делать то, что хочу!

Мяч яростно полетел в сетку, ноги подкосились, и Генка упал на траву. Это место вырывало из него какую-то глубинную силу: то, что пряталось внутри с того дня, когда он уехал. И страшно было оказаться неправым перед самим собой, страшно снова не забить.

Миха уселся тоже. Сложил ноги по-турецки и заговорил тихо:

— А я счастлив. Я всегда здесь. Не поступил в универ, и ладно. Гонял мяч по вечерам, по утрам собирал табуреты, а однажды совершенно случайно увидел набор в школу вратарей. Да, я бы за тренера сошёл! Ну я и выслал видео. А на другой день собирал чемоданы. Я и мечтать не мог: просто делал, что хочу, и всё. Ну ладно... — Он поднялся.

— Давай последний голевой и разойдёмся.

Генка принял пас, но нахмурился:

— Так а дальше-то что?

— А ничего! — Миха расставил ноги и теперь разминал ладони, легко перемещаясь по линии ворот. — Не доехал я. Автобус перевернулся.

Кажется, Генка даже не расслышал — угадал — последнее слово, но мяч уже сорвался из-под его ног и завис где-то над полем — таким долгим показалось это мгновение. Миха подскочил, считывая траекторию, но приземлился в противоположный край ворот. Сетка победно встрепенулась.

— Молодец! — Миха подмигнул ему, и только сейчас Генка ощутил дикую усталость в ногах. Нет, даже не усталость — вселенскую тяжесть, будто дом рухнул прямо к нему на колени.

— Молодец, очнулся! — Людка шептала и трясла его за плечи, утирая сопли. Тушь лилась чёрным ручейком на его рубаху, но жена уже не пыталась что-то с ней делать. — Очнулся! Боже мой, я думала... думала...

Она уткнулась в его плечо и зарыдала. За её спиной бесформенной кучей скукожилась гора металла. И где-то рядом, сквозь серое полотно отчаянной трассы, пробивались сигнальные огни спасительной скорой.