Женя еле-еле вырвалась из вагона. Протиснуться к выходу вовремя не удалось, и пассажиры, облепившие двери с насмешливой надписью: «Не прислоняться», словно специально оттесняли её, наказывая за нерасторопность. На станции народу было гораздо меньше. На эскалаторе Женя решила поправить шапку, пальто, завязать пояс и вдруг — сумка! Пухлая женская сумка-саквояж висела у неё на плече, как зазевавшаяся толстая старуха с раскрытым ртом. Женя судорожно опустила руку в один боковой карман, в другой. Документы, телефон, деньги — всё было на месте. Но дно просело под тяжестью какого-то предмета. Женя сунулась глубже и чуть не выронила сумку прямо на эскалатор. Пистолет! Запах — стальной, кисловатый — задёргал ей нос. Женя быстро сообразила, что обнаруживать находку нельзя и, захлопнув сумку, постаралась успокоиться. Ни на верхней площадке, ни в холле её никто не остановил. У запылённых витражей возле входа в метро Женя ещё раз оглянулась. Люди равнодушно скользили друг по другу взглядами, как потерявшими силу магнитами. Она повернулась и пошла домой.​

К вечеру она уже знала про пистолет всё. Это был «Глок-17». Женя прочитала, как разбирать пистолет, как проверять, сколько в нём патронов, но трогать его всё равно было страшно: у этой модели нет предохранителя. «Выхватил — и стреляй!» — было написано в одной из статей. «Да-да, именно так: выхватил и стреляй. И кидай свой пистолет в чужие сумочки», — Женя вздрогнула, вспомнив свой ужас там, на эскалаторе. И в тоже время она поняла очень отчётливо, что ужас этот смешивался с непохожим ни на что восторгом. Все самые сильные чувства всегда смешанные и острые — как крепкие коктейли. Выпьешь — и сразу теряешь голову.

Пистолет лежал спящим жуком на столе. И курок торчал, как его подогнутая застывшая лапа. Женя, наконец, решилась проверить магазин. Вместо семнадцати патронов было шестнадцать. От семнадцатого в сумке стоял кисловатый запах. Семнадцатый вылетел из ствола, откинув стреляющую руку. Возможно, проделал дырку в чьей-то голове. Возможно…

У каждого из нас есть человек, без которого нам было бы лучше. Не обязательно ненавидеть его, можно даже приятельствовать, но когда его вдруг не оказывается рядом — потому что он в отпуске, или болен, или поехал к родственникам — на душе становится спокойно, тепло, тихо. Конечно, убивать таких людей никто никогда не собирается, но об их исчезновении иногда всё-таки мечтают. У Жени тоже был такой человек. Девушка. Она появилась внезапно около недели назад.

Женя выходила из квартиры и увидела её — чёрные круглые глаза, высокие скулы, маленький прямой нос. Она давила на звонок соседей квартиры. В этой квартире жил врач-рентгенолог Игорь Переверзев, по совместительству доцент на кафедре лучевой диагностики. Не очень молодой пьющий мужчина, кажущийся Жене пределом мечтаний. Частично от своего великолепного тонкого юмора, частично — от полного её одиночества. Игорь Жене вроде бы тоже симпатизировал, иногда приглашал на чай, но дальше дело не двигалось. Причиной этого виделась Жене лишь природная осторожность соседа — дело, несомненно, поправимое. И вот в потёртую рыже-невнятную дверь этого самого Игоря наглым образом звонит неизвестная чернявая девушка всем своим видом вызывающая и опасная.

— Игоря Сергеевича сегодня не будет, — сказала Женя и сама удивилась своему голосу — скрипучему и тусклому.​

— Будет, — нагло ответила девица и посмотрела на Женю, слегка наклонив голову, — как на нелепую зверушку, случайно вышедшую из леса.​

​И точно, дверь квартиры открылась: Игорь Сергеевич, который должен был быть на выездном семинаре в Твери, оказался дома, при этом вид его не имел ничего общего с позавчерашним, потёртым. Он был в чистой белой рубашке и джинсах, очень хорошо на нём сидящих. Но главной переменой был его взгляд — не ироничного меланхолика, роющегося в секретере с бутылками, а человека, который вдруг вспомнил, зачем он шёл, и энергично прибавил шаг в нужном направлении.

— Ну, здравствуй, — сказала девица, с прищуром поглядев на Игоря, и шагнула внутрь его квартиры.​

​Дверь за ней захлопнулась. Снизу, из-под лестницы, что-то протяжно загудело, как свисток уходящего поезда. «Очень символично», — подумала Женя и стала спускаться.

Через пару дней выяснилось, что девушка эта — бывшая студентка Игоря, которая бросила его пару лет назад и сбежала в Москву со своим сокурсником. Игорь завёл после неё дюжину романов, но все они заканчивались, словно круги на стадионе, там же, где и начинались. И только с этой девочкой они бежали вдоль искристого моря, у которого нет конца. Поэтому, когда она вернулась, все эти романы были тотчас забыты. Громко. Радостно. Бесповоротно. Новый Игорь был для Жени ещё в десять раз прекраснее прежнего — тем невыносимее были его смех на лестнице, летящие вниз шаги и безнадёжно хлопающая дверь парадной.

На Чернышевской было страсть как много народу. Шахматная плитка пола заполнялась людьми, словно скучивающимися пешками. В наушниках у студента Антона монотонно бубнил лектор с кафедры фтизиатрии. Антон дежурил медбратом в больнице, поэтому лекции он всё время просыпал, но старался нагнать потом, в записи. На эскалаторе Антон снял рюкзак, чтобы достать бутылку с водой, и вдруг ему показалось, что он стал необычайно тяжёлым. Он расстегнул молнию и вытащил со дна пистолет небольшого размера с шершавой рукояткой. Тёплый. «Каверна представляет собой патологическую полость, — голос лектора продолжал вибрировать в наушниках, — ограниченную трёхслойной капсулой». — «Трёхслойной капсулой», — машинально повторил про себя Антон, всё ещё держа пистолет в руках. Пассажиры уже пятились от него, стараясь не привлекать внимания. Наверху его уже встречали. Полицейские, казалось, не верили своей удаче: за последние дни никого, кроме «лиц в пачкающей одежде», задержать не удавалось. В комнате полиции пистолетом занялись с ещё пущим воодушевлением. «Это „Глок-17“. Хороший пистолет, — радостно проговорил один из полицейских, аккуратно вынимая магазин. — Так, и пятнадцать патронов. Двух не хватает. Пробей-ка его!»

Антон тупо смотрел на серебристую муху, ползающую по краю стола. Она деловито тёрла передние лапы и снова ползала, словно Золушка, натирающая пол. Один из наушников всё ещё был вставлен Антону в ухо. «С конца XIX века до появления антибиотиков для лечения кавернозного туберкулёза…» — голос фтизиатрического профессора уже распадался на бессмысленные колебания, смешивался с перешёптыванием полицейских и разрывал Антону мозг.

В двух шагах от комнаты полиции стоял преподаватель Антона — Игорь Сергеевич Переверзев — и уже давно высматривал кого-то в толпе. Гул голосов, поездов и шагов нёсся мимо единым потоком, нарастал и таял под выбеленными сводами.