В нашем подъезде прямо над нами жил Вовка. Его семья считалась неблагополучной: родители пили, а когда денег на выпивку не хватало, отец вымещал зло на жене и сыне. Вовка часто приходил в школу с синяками.

* * *

— Алёш, меня тревожит твоё общение с этим мальчиком, — мама кивнула на потолок.

— Да уж... — вздохнул отец. — Что из него выйдет с такими-то родителями?..

— А помочь мы ему можем, а, мам? — спросил я.

— Макаренко ты мой доморощенный. — Мама обняла меня за плечи. — Чем же ему помочь?..

* * *

На десятилетие родители подарили мне шахматы. В складном деревянном коробе лежали изящные фигурки, покрытые лаком. Отец показал, как они ходят, разъяснил суть игры и вручил книгу с этюдами Ботвинника.

Чаще всего я разбирал упражнения во дворе на скамейке.

— Что за игра у тебя такая, научить можешь? — я обернулся, за спиной стоял Вовка.

Я рассказал ему всё, что знал про шахматы, а потом мы играли до позднего вечера.

Утром он снова ждал меня на скамейке: его лицо и руки были в синяках и ссадинах. Всё лето мы с Вовкой сражались на равных.

— А у меня сегодня день рождения, — однажды сказал Вовка. — Только мне никогда ничего не дарят. Сегодня они опять напьются, — он вздохнул и кивнул в сторону своих окон, — и папка снова начнёт драться.

— Это тебе, — я протянул Вовке книгу с шахматными этюдами. — С ними можно играть без доски — в голове, и я поздравляю тебя с днём рождения!

От неожиданности Вовка взмахнул рукой и сбил с переносья простенькие пластмассовые очки со сломанной, но аккуратно обмотанной синей изоляционной лентой дужкой, шмыгнул носом, пугливо оглянулся на свои окна, и его влажные глаза с длинными густыми ресницами наполнились слезами. Он всхлипнул, словно собирался заплакать, наклонился, поднял с травы очки, протёр стёкла кончиком рубахи и дрожащей рукой водрузил очки на нос, а потом со смущённой улыбкой на лице прошептал:

— Ёлки зелёные, — и спрятал книгу за пазуху.

Потом он ещё долго сидел на скамейке, с тоской смотрел на голые окна своей квартиры, ожидая, когда в них погаснет лампочка, словно голова змеи, свисающая с потолка на длинном тонком проводе.

Утром у нашего подъезда стояли машины: скорая и милицейская, а строгая тётка в тёмном костюме — мама назвала её «соцработником» — куда-то вела испуганного Вовку за руку. За плечами у него был тощий рюкзак, другой рукой он прижимал к груди книгу.

Папа сказал, что Вовкины родители отравились палёной водкой.

* * *

Я заканчивал школу, имел разряд по шахматам и участвовал в городских шахматных турнирах. На одном из соревнований с интересом наблюдал за сеансом одновременной игры.

Долговязый парень в очках ходил вдоль столов с шахматными досками и быстро передвигал фигуры. Около одного он ненадолго задумался, аккуратно за обе дужки снял очки с круглыми стёклами, прищурил близорукие глаза с пушистыми, как у барышни, ресницами, потёр рукой переносье, потом улыбнулся и, сказав:

— Вот же ёлки зелёные, — положил фигуру короля на бок, поблагодарил соперника за игру, пожал ему руку и перешёл к соседнему столику.

Я узнал Вовку, окликнул, подошёл к нему. Мы оба обрадовались встрече, обнялись и разговорились. Вовка рассказал мне о своей жизни.

— Знаешь, в тот день, когда я увидел тебя с шахматами, родители собирались «на дело» — винный ларёк грабить, а я должен был стоять на стрёме, но заигрался и опоздал.

Отец тогда избил меня сильно. До сих пор его ненавижу.

Меня в детдом определили. Там прозвали Маугли — старшие били часто, но я только рычал и кусался, а разговаривать перестал. Меня психиатру показывали, лечить пытались, потом рукой махнули и забыли. А я говорить ни с кем не хотел, так проще жить было. Да и какой спрос с немого?

Знаешь, я даже о самоубийстве тогда подумывал. Мне врач таблетки успокоительные давал, только я ухитрился их не глотать и накопил штук двадцать. Вот, думаю, проглочу их разом, засну и никто горевать обо мне не будет — никому я в этом мире не нужен...

Я слушал Вовку и боялся пошевелиться. В горле пересохло, нестерпимо хотелось пить. Но я боялся отойти от него даже на минуту — а вдруг Вовка исчезнет?

— Однажды я у завхоза шахматную доску увидел — простенькую, из сложенного пополам толстого картона, и пластмассовые фигурки в серой коробке с оторванными углами. Завхоз сказал, что на такой сам Ботвинник играть начинал, и отдал её мне.

На Вовкином лице появилась счастливая улыбка.

— В моей голове тогда поселились шахматы. На воображаемой доске я выстраивал деревянные фигуры, и они оживали! Офицеры размахивали шпагами, пешки мечтали стать королевами. Я же был королём и от всех ждал защиты, ведь сам мог только шаг вперёд, назад или в сторону сделать, а в случае опасности за ладью прятался. В реальной жизни у меня и этого не было. Знаешь, Лёш, я когда с фигурами мысленно разговаривал, то о своих несчастьях забывал. Только шахматы и помогли выжить.

Вовка замолчал, отодвинул от стола стул, сел, лицо его напряглось, заходило желваками. Казалось, он вспомнил что-то страшное.

— Ещё у меня враг был — Серёга, из старшеклассников. Я даже в столовке алюминиевую ложку стащил и заточку из неё сделал, думал, как он подойдёт — в живот пырну.

Как-то раз я расставил на доске этюд и заигрался, да так, что про всё на свете забыл, и не сразу заметил, как ко мне Серёга приблизился. Я заточку в кармане нащупал, дышать перестал, приготовился, а он вдруг спрашивает:

— Как фигуры двигаются, можешь рассказать?

Я ему жестами игру объяснять начал, а он злится и в толк не возьмёт никак.

— Дурак ты, — говорит, — полоумный! Разъяснить понятно не можешь! И игра у тебя дурацкая, для таких идиотов, как ты!

Разозлил он меня тогда, и за шахматы обидно стало. Я кулаки сжал, насупился, пятнами красными пошёл, да как закричу:

— Вот же баран тупой! Чего тут непонятного? У тебя просто мозгов нет! Ни капельки!

С минуту Серёга стоял в изумлении, а по мне пот от страха течёт, дрожу весь. Он как захохочет:

— Люди, я же психа ненормального от немоты вылечил! Да ещё и разговаривать научил!

— С тех пор Серёга стал меня опекать, — улыбнулся Вовка. — Но в шахматы играть так и не научился.

— Знаешь, Лёш? — Вовка замолчал, снял очки, подышал на стёкла, протёр их носовым платком и, сощурив глаза, сказал: — Все эти годы незримо ты был рядом со мной. В трудные моменты я мысленно обращался к тебе за советом, думал, как поступил бы ты.

И в шахматах я, когда сопернику проигрывал, тебя всегда вспоминал... Как ты руку мне пожимал, за игру благодарил. Многому я тогда у тебя научился.

Вот же ёлки зелёные...