Каждый понедельник одно и то же: дверь моей камеры со скрипом открывалась, и нас отправляли на перекличку и осмотр. В это время я уже просыпалась. Обозлённая, но внешне смиренная. Я снова закрывала глаза, делая вид, что сплю... В этот раз схватили за волосы и трясут... Главное, не сопротивляться, иначе... Нет. У меня не отбиты почки, и меня не били... Я приспособилась. Более податливую и тупую заключённую трудно найти.

Слетев со шконки на бетонный пол, не поднимая глаз, я слушала, слышала, запоминала: шаги, манеру двигаться, говорить. Но главное: не смотрела и молчала.

Мой гнев держал меня на плаву, мой разум сдерживал мой гнев.

— Вставай, сука... Тебе сегодня несказанно повезло... — Шепелявый. Ниже меня на четыре сантиметра, у него воняет изо рта, кривоногий и косолапый. Его походка такая, будто он обосрался. А мне нужно смотреть в пол.

Резиновая дубинка упёрлась в мою промежность. Эта шепелявая тварь стояла так близко, что я чувствовала кожей его вонь. Но внешне я была спокойна, тупа и меланхолична.

— Суч-ч-чка. — Он так близко. Мне можно протянуть руку и вырвать его кадык... Но я безразлично смотрела в пол. — Сучка, хочешь сигаретку?

— Заключённая сорок один ноль семьдесят семь, на выход!

В коридоре отдавался эхом мой номер. А может, это шум в ушах? Куда? На выход?

* * *

Меня отвели в комнату и выдали одежду и обувь. Вещи не новые, но и не тюремные.

Оделась. Трусы чистые и лифчик. О, боги, лифчик! Я не носила его с того самого момента, как... Плевать. Я надела его, и теперь пусть только хоть кто-нибудь попробует отнять его у меня. Убью.

Хмурые люди вели меня по коридорам. В новой одежде я чувствовала себя неуютно. Ничего не объясняют, и хотя я давно разучилась задавать вопросы, что за игры?

Новая комната. Стол, на нём бумаги. Смотрю в пол.

— Садитесь. — Участливый голос заставил вздрогнуть, но обернуться я не посмела. — Садитесь. — Под коленки упёрлось ребро сиденья стула, и я послушно опустилась на край.

Я посмотрела на стол. Бумаги, лежавшие на нём, не представляли никакого интереса. Что толку, если опять нельзя читать, а нужно только подписывать?

— Вы должны подписать бумаги, согласно которым ваше освобождение становится реальным на основании амнистии... — Гул в ушах был сначала незаметным, но потом стал нарастать и вскоре превратился в нечто, что стало давить на мозг изнутри, отключая инстинкт самосохранения и сознание.

«Вот сейчас не страшно уже и умереть. Я всё выдержу!» — В глазах потемнело и побежали цветные кольца. Удар скулой о бетонный пол был достаточно болезненным.

— Я, я... — заикаясь, начал он. — Я не ожидал, что вы упадёте... Я зачитывал вам постановление об амнистии... — В висках стучало: амнистия, освобождение. Нет. Когда не веришь, намного проще. Так не бывает. — Вы понимаете, — шептал молодой человек, — в свете вновь открывшихся обстоятельств я хочу переквалифицировать ваше дело, подать на пересмотр... — Я его не слушала, только смотрела в эти чистые голубые глаза.

Свобода. Это слово я боялась даже думать. С. В. О. Б. О. Д. А. Какое оно... это слово... жёсткое.

Дальше всё как в бреду. Не во сне. Сны перестали сниться уже давно. Каждый раз, засыпая, я принимала маленькую смерть. Ни сновидений, ни кошмаров. Маленькие смерти помогали выжить, заживляли побои. Маленькие смерти не приносили душевной боли. Мои маленькие смерти помогали мне жить.

Подписаны кучи бумаг. Надзиратели что-то говорят, смотрят на меня, подходят близко-близко. Я не боюсь, но мне противно. Я всегда смотрю в пол. Я знаю их всех и всех смогу узнать, даже если мне выколют глаза. Их запах, манеры. Образы этих мразей будут жить со мной, но недолго, я надеюсь. Я ещё не решила: забыть их или убить.

Этот молодой адвокат всегда рядом. Он не похож на этих... Пахнет приятно и добрый. Такой молодой.

— Пойдёмте. — Он взял меня под локоть, отчего я вся превратилась в комок нервов и замерла. Он отпустил мою руку и прошептал: — Хотя, простите. Если вам будет удобнее, просто следуйте за мной. — Я шла за ним по незнакомому коридору, смотрела в пол и не оглядывалась по сторонам.

* * *

Нас выпустили через проходные, когда он показал какую-то бумагу. На меня смотрели с любопытством. Мы прошли последний турникет, и ворота начали медленно закрываться, я же остановилась и боялась дышать. Всё моё тело сковал ужас: казалось, что это издевательство. Слегка успокаивало то, что адвокат всё ещё был рядом. Ворота затворились. Несколько секунд мы стояли молча.

— Вас подвезти? — вопрос молодого человека застал меня врасплох.

— Н... Нет, — я не слышала своего голоса, лишь беззвучно шевелила губами. Мой голос когда-то был очень красивым. Мне часто говорили об этом. Тогда, двадцать пять лет назад. Двадцать пять? Да, этот молодой мальчик сказал сегодня, что я была «там» двадцать пять лет. Значит, мне сейчас... сорок семь...

Ничего не помню из прошлой жизни. Ничего. Ни детства, ни юности. Помню только суд. А за что? Этого тоже не помню. Или не хочу помнить.

Сначала, когда прогремело это «...пожизненно...», весь мир потух. А потом снова родился. Этот грёбаный мир. Эти мрази, которые стёрли из памяти все воспоминания. Сначала я ещё помнила маму, папу, детство, кошку, друзей. На суде были только мама и папа, но маме стало плохо с сердцем, и её увезли в больницу прямо из здания суда. Пока она болела, папа приходил пару раз. Потом они приходили с мамой. Она была такая несчастная, но любила меня. А потом мама умерла. Это я убила её. Я знаю. А папа перестал ходить ко мне.

И меня сломали. Пока я могла видеть мамины глаза, полные любви, я сопротивлялась и кричала всему миру: «Я не виновата!» — а потом умерла вместе с ней.

Теперь мы стоим с молоденьким адвокатом по эту сторону забора моей тюрьмы. Я свободна. Что мне делать с этой свободой?

* * *

— Может быть, вас подвезти? — адвокат очень тихо спросил снова, полагая, что я не расслышала в первый раз.

Я медленно подняла голову и посмотрела на него. Он был полон надежд и уверен в том, что сделал хорошее дело.

— Нет, — снова прошептала я. На этот раз получился не беззвучный шёпот, а хриплый бас. — Спасибо.

Он поставил старую спортивную сумку на землю, оглянулся. Долго копошился в кармане, выудил оттуда визитку и, пытаясь сохранить самообладание, протянул мне: «Вот, если что — обращайтесь». Я смотрела на него, и впервые за долгое время мне было не страшно. Мне было никак.

* * *

Ещё несколько секунд мы стояли рядом, словно оба не понимали, что же делать дальше.

— Я должен был всё подготовить иначе. Извините, я не предусмотрел... — адвокат нервно теребил полы пиджака. Уверенность в том, что он герой, покинула его. Теперь, стоя рядом с потерянной тёткой у ворот тюрьмы, он не знал, что делать.

— Послушай, как тебя там — не помню по имени, — просипела я. — Ты ступай. Со мной всё будет хорошо. Теперь всё точно будет хорошо. А ты научись не думать и не вникать.

Я видела, что надзиратели укладывали в сумку: паспорт, деньги в целлофановом пакете, смену белья, куртку...

— Вас никто не встречает, — адвокат снова неуверенно заговорил. — Я подумал, может, вы хотели бы кому-нибудь позвонить или с кем-нибудь увидеться? Я бы помог всё устроить.

— Как думаешь, когда ничего не было, а теперь вдруг всё есть, могу ли я желать большего?

Снова появилось чувство тревоги и паники. «Бежать, сопротивляться, не сдаваться, замкнуться и никому не доверять...» Казалось, что ворота бесшумно открываются сзади, а псы-конвойные уже стоят наготове, чтобы догнать и вернуть.

— Я могу идти? — Я снова не смею поднять взгляд от асфальта. Мелкие травинки проросли сквозь трещину, словно маленькие бунтари. У ноги я заметила ярко-жёлтые цветы мать-и-мачехи. Они были такими живыми, что, глядя на них, я захотела плакать, в носу защипало. Я смогла только заставить себя глубоко вдохнуть и поднять взгляд. Воздух необычный: лёгкий и пустой. Впервые за долгое время я позволила себе смотреть вперёд, а не вниз. Я запрокинула голову и посмотрела в небо. Красивое оно. Далёкое и бездонное.

— Вы идите, я вам позвоню. — Адвокат, казалось, только этого и ждал.

Я продолжала стоять и смотреть в небо. Молодой человек не шелохнулся.

— Знаете... — Он замолчал, и наступила пауза. Такая, за которой обычно следует ожидать какого-то важного признания. — Я, наверное, неправильно воспитан: у меня обострённое чувство справедливости. Я как-то чувствую дела, где несправедливость. — Он глубоко вдохнул. — В общем, я уверен, что всё делаю правильно. Я вам помогу: пересмотр, реабилитация, возмещение...

— Хватит. Я справлюсь. Спасибо. — Я повернулась к нему. Мне хотелось посмотреть в эти чистые наивные глаза. Почему-то стало жаль, что я научилась никому не доверять и разучилась верить. «До свидания». — Он смотрел на меня, пытаясь понять: всё ли он правильно сделал? Мой благодарный взгляд должен был убедить его в этом.

Молодой человек сел в машину и уехал. Я смотрела ему вслед. Там, куда он направлялся, стояли многоэтажки. Я оглянулась назад. Дорога шла в сторону леса, была извилистой и манящей. У меня теперь есть всё и нет ничего одновременно. И что же мне с этим делать?

* * *

Я шла по дороге, которая вела неизвестно куда, не понимая, как дальше жить? Что я испытывала? Радость, облегчение, прощение? А на самом деле... ничего. Ничего. Я просто была свободна.

Каждый шаг давался с трудом. Я еле сдерживалась, чтоб не побежать. Я смотрела вперёд, по сторонам, и видела природу, дышащую свободой. Видела деревья, которые шептали о новых ветрах; слышала ветры, которые рассказывали истории; чувствовала, что крылья растут за спиной, и кажется, я вот-вот взлечу... Я дышала глубоко, наполняясь энергией воздуха.

Меня в этом мире никто не ждёт. Скорее всего, воспоминания обо мне уже давно покрыты слоем пыли, если они вообще у кого-либо сохранились.

Я шла по дороге, обдумывая, что мне делать: мне нужно вспомнить. Вспомнить то, о чём я мечтала, как я планировала жить. Мне нужно составить план. Мне нужно понять, как здесь жить. А пока я всего этого не пойму, нужно затаиться и присмотреться.

Вдруг невыносимо захотелось плакать. Слёзы хлынули из глаз. Я, не в силах сдерживать рыдания, упала на колени, упёршись ладонями в асфальт. Я рыдала и орала в небо, царапая асфальт обгрызенными под корень ногтями.

— Кажется, я с вашим делом ещё не закончил. — Молодой адвокат стоял рядом со мной на коленях, прижимая к себе. Мои сопли, слюни и слёзы пачкали его дорогой костюм, но он не отпускал. Мои рыдания постепенно утихали. — Кажется, вам одной будет слишком сложно. Я помогу... «Мама, мамочка... Я тогда не умер... Сказать? Нет, слишком рано».

Я подняла на него глаза. Мальчик смотрел вдаль, а в глазах его стояли слёзы, хотя взгляд его был уверен и твёрд.

P. S. О, боги! Как же страшно в этом мире на самом деле!