К маме приходили гости. Но́а и Рут принесли на́чос и ху́мус. Начос — это такие чипсы из кукурузной муки со специями. А хумус — паста из нута, похожая на крем бежевого цвета с намёком на фисташковый. Сверху кладут несколько целых варёных горошин нута, посыпают красным перцем и кунжутом. Вы знаете, что такое нут? Это такой крупный горох, который… В общем, мне это не вкусно.

Мама улыбалась и благодарила:

— Большое спасибо, очень вам рада, проходите! Идеальное дополнение к столу!

Я стоял и думал, лучше бы взяли торт или печенье, там, конфеты. Так ведь правильно в гости ходить. Так у нас ходили в гости.

Я оглянулся на папу и поймал его взгляд. Ну ясно, папа, как и я, не в своей тарелке.

Мама переложила хумус в свою тарелку — в которой оливки нарисованы на дне. Высыпала на́чос в металлическую миску из «Икеи». Извинилась, что не очень уютно сервировала стол.

Я не понимаю, за что извиняться. Всем же понятно, мы только недавно переехали. Издалека. Совсем издалека. А маме за сервировку неловко.

— Даня, принесёшь ещё один стул? Я закрутилась, забыла.

Папа уже открывал белое вино. Мне налили виноградный сок. Мама придумывала тосты, поддерживала беседу, Ноа и Рут говорили на русском. Я ковырялся в мамином яблочном пироге. Перехватив мамин взгляд, подцепил лодочку кукурузной чипсины, утопил корму в хумусе. Положил на тарелку, не попробовав. Не глядя, почувствовал: мама расстроилась.

Изредка поднимал глаза и короткими заходами сканировал гостей. Карие глаза, длинные кудрявые чёрные волосы, никакого мейка. Одеты просто, словно бы не в гости: футболки без принта, штаны спортивного типа. У нас как-то праздничнее в гости ходили.

— Даня, нарежешь апельсины?

Я вздохнул и пошёл резать апельсины: лучше уж так помогать, чем поддерживать разговор за общим столом. Специально дольками нарезал, хотя мама любит кружочками — и раскладывает красиво, внахлёст — чешуёй. Маме всё важно. Чтобы дом узнал гостей, чтобы стол был красивый, полотенца для рук — милые и свежие. Мама просматривает объявления в местных чатах и ловит, когда отдают ненужные вещи. Вычитала, что новенькие часто забирают что-то с «выставок», здесь так называют вещи, оставленные людьми возле мусорок. Выставили — значит, можно забирать. Так мама нашла кофейный столик, плоскую корзинку для ростков кактусов, белую тумбочку с царапиной через правую стенку. Теперь ищет стойку под цветы, отростки цветков она уже собрала по объявлениям. Давайте, говорит, вместе искать.

— Оля, это нужно только тебе! — бросил утром папа.

Мама отвернулась и отрезала горбушку местного хлеба — жёлтого в белом кунжуте. Стала нарезать ещё. И ещё. Я знал, мама плачет. Тихо так, почти тайком. Хотелось подойти обнять, забрать нож. Помочь съесть нарезанный с излишком хлеб. Но я не стал. Я выбрал папу.

Я с ним согласен.

Мне не нужны сейчас гости, красивости и хумус. Я хочу домой. В настоящий дом. В прежний.

И папа хочет.

— Папа, зачем мы переехали? — спросил я папу в прошлый четверг. — Нам ведь здесь не в кайф?

— Так сложились обстоятельства, Даня, — папа сделал движение головой, словно отгонял комара.

Мы гуляли с папой и молчали. А потом оказывалось, замечали одно и то же. Думали одинаково. Вот рядок эвкалиптов. А вот огромный кактус с мохнатой головой. Старая пальма с пепельно-ржавыми космами. Кусты с кроваво-алыми цветами. Их нельзя рвать, даже если очень хочется. За это штраф. Хотя сами режут-постригают — бред какой-то! А я бы хотел пройтись снова по берёзовой аллее от школы к дому, и каштаны с желудями попинать от лужи к луже. И кленовые самолётики половить.

А лучше всего с пацанами гулять. Чипсы (картофельные!) с газировкой купить — и сидеть на скамейке или в футбол играть на заросшем старом стадионе. Или может даже девчонок пригласить на концерт в тайном подвале. Пить квас из двухлитровой бутылки по очереди и слушать, как Ле́жич играет на гитаре «Би-2» или «Короля и Шута», а если придут Игорь с Ромкой, тогда у нас будет панк. И если плотно закрыть тяжёлую дверь в тот подвал, то никто нас не услышит. Никто чужой в наш клёвый мир не припрётся.

А здесь я, я чужой. Восьмой класс, языка почти не знаю. И соседский парень, наверное мой одногодка, с рыжим ёжиком на голове, даже не здоровается. Я думал как-то сказать ему «привет», но передумал. И он не сказал. Ну и пофиг!

Мама говорит, это нужно мне — заводить знакомства, найти друзей, социализироваться. Но я вижу эту социализацию как мамину попытку сервировать стол разношёрстными мисками. Потому что под тонкой симпатичной скатертью — старый бесплатный стол, подранный, сколотый, с въевшейся грязью. У меня внутри сейчас такой же стол.

Рут и Ноа ушли, протянув каждому руки на прощание. Мама принялась мыть посуду, напевая вполголоса, а мы с папой пошли вынести мусор и подышать.

Когда большие высокие кактусы с мохнатыми головами стали встречаться подряд, друг за другом, я не выдержал:

— Пап, получается, у нас только мама хочет здесь жить?

Папа не отвечал, пока мы не подошли к забору на смотровой площадке. Остановились, перекинули руки через решётку, вперились в далёкое море и портовые краны.

— Маме тоже сложно, Дань. Просто так сложилось, что нам сейчас нужно здесь остаться. Нам всем это нужно. Мама старается, сын. Пора и нам постараться.

И тут мой внутренний старый стол обновился: зазубрины затянулись, тёмные трещины посветлели. Хоть мне и четырнадцать, хоть я и переехал в чужую страну, где пока один, хоть не люблю хумус и кактусы тоже не люблю. Но я люблю маму. По-прежнему сильно люблю. Может, не скажу ей об этом. Даже точно не скажу. Но люблю. И классно, что папа тоже. По-прежнему.

Мы потопали домой. На мусорной «выставке» перед нашим поворотом появилось что-то новое. Мы подошли ближе — и стало понятно. Это подставка для цветов. Белая такая, на треноге, с круглыми отверстиями под четыре горшка, прямо как мама мечтала.

Стыдно так — эти вещи у мусорки брать. Мне стыдно. Я думал, брать или нет. Мы притормозили. И я решился.

Папа опередил меня и подхватил цветочницу.

Тогда я взял пустой цветочный горшок, который стоял рядом, — тоже белый, с остатками грунта на дне, — и мы пошли домой.

Я представлял, как обрадуется мама, и тут заметил рыжего «ёжика». Слишком поздно. Он уже подходил к нам. Горшок с мусорки предательски прилип к моей руке. Рядом папа нёс цветочницу. Пацан из соседней квартиры точно поймёт. Кровь прилила к щекам. Зашквар!

— При-и-вет!

Парень улыбался и протягивал руку. Сначала папе пожал, потом мне.

— Я выучил, как по-русски, — ещё шире улыбаясь, добавил на английском «ёжик».