Она стояла в доме у бабушки и дедушки в большой комнате, в самом солнечном углу у окна. Статная, осанистая, аристократичная, словно балерина на пенсии. И этим похожая на незнакомку с картины Крамского, которая висела на стене рядом. Дедушка сделал этажерку сам. Впрочем, как и раму для «Неизвестной». Как почти всю мебель в доме, да и сам дом.

На средней полке этажерки, нарядно украшенной накрахмаленной кружевной салфеточкой, стояла маленькая круглая резная шкатулка. Этажом выше «жила» фарфоровая Хозяйка Медной горы в переливающемся перламутром сарафане в пол и кокошнике с изумрудами. Рядом с бажовской дамой, распластав крылья, парил орёл, который, впитав за день щедрые солнечные лучи, ночью светился таинственным жёлто-зеленоватым светом.

На нижнем этаже был запирающийся шкафчик, содержимое которого всё детство толкало меня на поиск заветного резного ключика. Однажды бабушка открыла «страшную тайну» и показала, что хранилось за таинственной дверцей. Для пятилетней девочки это были несметные сокровища: в большой круглой жестяной банке с нарисованными цветами — драгоценные россыпи разноцветных пуговиц всевозможных форм и размеров. Я уже тогда понимала, что пуговицы не современные. Сейчас бы их назвали винтажными, но тогда я не знала этого замысловатого слова и, затаив дыхание, восторженно перебирала их. В шкатулке, конечно, были и малоинтересные для ребёнка предметы: ножницы, булавки, иголки и нитки, намотанные на странный предмет под названием тюрючок. Это слово я узнала от бабушки и запомнила на всю жизнь.

В другой не менее прекрасной жестяной банке из-под монпансье (это слово я тоже впервые тогда услышала от бабушки) хранились и вовсе немыслимые богатства — круглая коробочка с рассыпчатой пудрой и пуховкой внутри. Когда бабушка открыла эту коробочку, ароматное облачко поднялось в воздух и, медленно покружившись в солнечных лучах, легло на зеркальную поверхность полированного стола. Ещё там была помада. «Проявляющая. Накрасишь, потом не сотрёшь», — предупредила бабушка. «Ха, просто пугает», — решила я, и тайком от всей души накрасилась помадой. Дня два потом ходила с оранжевыми губами. Но что это по сравнению с девчачьим счастьем!

За заветной дверцей ещё скрывался дедушкин одеколон в пузатом резном флаконе с резиновой грушей для разбрызгивания и бабушкина «Красная Москва». И все эти богатства зачем-то запирали, а ключик прятали в закромах большого шкафа, который тоже запирали. Но я всегда находила эти ключики и тайком ото всех лазила в манящий шкафчик этажерки, разглядывала пуговки, пудрилась, незаметно, как мне казалось, красила губы, щедро брызгалась дедушкиным одеколоном и поверх этого всего на шею и на запястье, как бабушка, наносила капельку «Красной Москвы». Совсем чуть-чуть, чтобы никто не заметил. Моему детскому счастью не было предела!

***

Распиленную пополам и выставленную на холод — в сени — этажерку я забрала из бабушкиного и дедушкиного дома, когда их уже не стало. Купила шпаклёвку и краску, чтобы её перекрасить и подогнать под свой интерьер. Но уже несколько лет у меня не поднимается рука стереть лак, нанесённый на этажерку дедушкиными руками. Вот и стоит она у окна под солнечными лучами. А на верхней полке всё так же живёт Хозяйка Медной горы и немного свысока смотрит на нас.