Тяжёлая вагонетка откатилась и ударила Марка в колено. Он чертыхнулся и тут же закашлялся в угольном облаке.

— Пропади всё пропадом! — Он пнул металлический угол, и боль от ушиба отдалась в колене, а потом — в голове.

Шахта поплыла перед глазами. «Чёртова работа, — в сердцах подумал Марк, — вся жизнь в сумерках».

Напарник, щуплый парень Крам, закинул с лопаты очередную порцию угля в вагонетку и поднял на Марка равнодушные глаза. Вряд ли его заинтересовала выходка, он просто ждал, когда вагонетка наполнится, чтобы отправить её по рельсам. Марк стиснул зубы, игнорируя слабость, и взялся за лопату: мозоли, ушибы и даже мушки перед глазами — ерунда, а не выполнить суточную норму — значит остаться без куска хлеба. Вон на днях какому-то мужику из соседней шахты руку отрезали — раны загноились и он теперь работать не сможет. Сдохнет. И дети его сдохнут.

Позже, когда они с напарником брели на выход, таща лопаты и фонари, Марк с трудом переставлял ноги и вяло размышлял, что дышать ему с каждым днём всё тяжелее, что внутри разрастается тяжесть, что часто кружится голова и накатывает слабость. Ещё и туман наплывает. Вот как сейчас. Перед глазами замаячили стволы и ярко-зелёные кроны, а под ногами застелилась бесконечная трава. Зелёное марево длилось и длилось, конца и края этому не было. Марк сморгнул, видение исчезло, но зелень осталась перед глазами, как след от солнца под веками.

— Мне кажется, ты сдаёшься, — равнодушно произнёс Крам. — Хочешь бросить попытки.

— Да в чём смысл? Всё равно сдохнем! — Марк стиснул кулаки, и мозоли защипало.

Коридор, увешанный тусклыми лампочками, всё не кончался, и зелёное марево снова всколыхнулось перед глазами. Казалось, он бродит по этому коридору всю жизнь.

— Взвесь все возможности, — не унимался Крам. — Если останешься со мной, протянешь дольше. А уедешь — сдохнешь.

— Много ты знаешь, — буркнул Марк.

Он часто задумывался о возвращении домой, а то уже и забыл, как тот выглядел, и семью тоже. В голове путалось, когда пытался вспомнить что-то конкретное, только всплывало зелёное марево и почему-то название птицы — ястреб Купера.

А Крам вечно так: молчит, молчит, а потом как скажет. Вот с чего он поднял разговор про отъезд? Будто мысли читает.

— Завтра ты проснёшься и проживёшь ещё один день. Будешь жрать, ссать, пердеть... или что там тебе хочется. — Крам сморщил нос. — Дышать говённым воздухом. Никто и ничто не заберёт у тебя жизнь, пока не придёт твой черёд. А это наступит ещё не скоро. Ведь сдохнуть когда-нибудь гораздо лучше, чем прямо сейчас.

Марк мысленно согласился. Жизнь при шахтах не фонтан, но это вся жизнь, что у него была.

— Паршиво думать, что я плод твоего воображения, что ты разговариваешь сам с собой. Тебя тут нет, а на самом деле ты валяешься в ольшанике где-то в Канаде и сдохнешь через несколько часов от голода и жажды. Думаешь, так лучше? Пошли пожрём, а завтра начнётся новый день.

Марк кивнул, но зелёное марево снова закачалось перед глазами и опрокинулось прямо в лицо.

* * *

Боль поднялась по ноге выше и дёргала в паху. Живот от голода уже не сводило, доставал только вкус крови во рту, от которого ещё больше хотелось пить. Нога ниже колена опухла и онемела. Казалось, там шевелятся жучки, но Марк не хотел смотреть.

Чёртовы ольшаники! Чёртова Канада! Чёртова сломанная машина и километры зелёного леса! Чёртов ястреб Купера! Он хотел его сфотографировать, а вместо этого свалился прямо в овраг и сломал ногу.

— Крам, ты был прав, — прошептал Марк, уже не стесняясь слёз, потому что тут не было никого-никого, перед кем было бы стыдно.

Он снова орал, звал на помощь и пытался взобраться по скользкому склону.

— Лучше шахта, чем тут. Крам, хочу к тебе.

Он плакал, цепляясь за колючую траву. Сил бороться больше не было, сознание отключалось. Сквозь дымку проступили земляные стены шахты и тусклые фонари на проводах.

— Эй, приятель! — Крам поднял его с пола, светя в глаза налобным фонариком. — Рановато тебе ещё помирать. Проживёшь длинную жизнь в шахте.