Жил паренёк один, Ваня Новогодов. Спокойный он был, непьющий, некурящий, только вот с какой чудинкой. Каждый раз под Новый год ходил Ваня на лыжах в лес да украшал там ёлку, увешивал игрушками и блёстками всю сверху донизу.

Люди над Ванюшей посмеивались. Добро бы, говорили, ребятишкам на забаву такие чудеса творил. А то ведь только свою дурь тешит.

Дожил Ваня до тридцати годов, да так семьи и не завёл. Мать ему всё: женись да женись, охота внуков понянчить. Ванюша помалкивал, отмахивался, а однажды возьми да и скажи: а пущай, мол, мне ёлка моя невесту сосватает да судьбу выберет. Мать-то руками всплеснула: вот выдумал, ну не дурень ли! А Ваня нахлобучил шапку, взял рюкзак с игрушками, нацепил лыжи на ноги да и пошёл в лес. Дело-то как раз под Новый год было.

Вот нарядил Ванюша ёлочку, на шаг отступил, чтобы всю её от корней до макушки взглядом окинуть. Вдруг видит: сам он в кругу стоит, а от круга того дорожки во все стороны. И ёлка лапами шевелит, будто шепчет: выбирай, которая твоя. Ваня поогляделся — да и зашагал по самой широкой. Смотрит: стоит на пути девица-краса в шубе собольей.

Сыграли свадьбу, стали жить-поживать, добра наживать. А наживали-то по-хитрому. Молодая жена в первый же день Ване говорит: давай, мол, под твою ёлку разукрашенную гостей водить. Пусть люди на красу такую полюбуются. Сводили одних, других. А там и спрос пошёл — билеты продавать начали. Вот весёлая кутерьма началась! Днём детишки вокруг ёлки хороводы водят, ночью взрослые под звёздным небом вино-шампанское пьют, ананасом закусывают. Сам Ванька Дедом Морозом оденется, жена — Снегуркой, пляшут-поют, народ забавляют. То же и на другую зиму затеяли. Прослышали про такое диво в иных землях, стали ездить к ним гости заморские, платить за посмотр денежки — не наши, зелёные.

Разбогател Ванятка. А жена опять говорит: давай, муженёк, около ёлки санаторию строить. Что ж, отстроили. Со всего света богатый люд на то место потянулся: на лыжах покататься, чистым лесным воздухом подышать, русской водочки с икоркой попробовать. Зимой-то у Вани самая горячая пора. Зато летом он сам по заграницам, по курортам катается, на песочке у тёплых морей телеса свои нежит.

Со стороны поглядеть — так хорошо Ваня жить стал. Раньше его, бывало, все Ванькой-дурачком звали, а теперь иначе как Иван Иванычем и не величают. Денег у него — куры не клюют, дом — палаты каменные. Жёнушка не то что не старится, а только с годами молодеет да хорошеет — всё по косметичкам да массажисткам на мерседесе ездит. Ребятишки — мальчик и девочка — с бонной в парке гуляют; один день по-английски лопочут, другой — по-немецки, третий — по-нашему, да всё друг дружке «спасибо-пожалуйста», а чтобы ругнуться — ни-ни! Матери своей Новогодов подарки, деньги шлёт — не забывает старушку. А всё же как будто душа у него не на месте. Скребёт и скребёт что-то. А что — сам не поймёт. Даже попивать он начал с расстройства, чего раньше за ним не водилось. Стал размышлять Ванюша: что же в жизни у него не удалось, почему радости нет? И понял-таки. Каждый в семье его сам по себе живёт — и он, и жена, и дети. Нету между ними ни любви, ни понимания, ни тепла душевного. Другой бы, может, и без этого прожил, а ему вот худо пришлось. Не свою, видать, судьбу выбрал, чужое счастье отыскал.

Тут ещё жена над ухом зудит: давай да давай бизнес расширять! Мол, вокруг той санатории ещё гостевых домов понаставим да баню с бассейном выстроим. А для того надобно половину леса вырубить. И от старой ёлки хочет избавиться: надоела она ей, видишь ли!

Забеспокоился Иван да и удрал с банкета пышного в лес. Отыскал ёлочку заветную — порадовался, что уцелела. Встал он опять в круг, снова от ног его дорожки побежали. На ноги-то свои посмотрел — а на них лыжи старые, ботинки ношеные, штаны с заплатой на колене. Ладонью по лицу провёл — ни морщин, ни мешков под глазами. Время, видать, вспять повернулось, молодым стал.

Теперь уж он дорожку выбирал ох как тщательно. Всё ждал — от какой теплом потянет, сердцу сладко станет. И углядел-таки самую неприметную тропку. Шагнул на неё — а там тоже девица стоит, не такая статная, как та, первая, да и одета бедней.

И зажили они — не лучше других людей, да и не хуже. В золоте не ходят, но и не с хлеба на квас перебиваются. Оба работают: сам на заводе, а жена в школе ребят учит. Домой придут вечером — и давай каждый рассказывать: что делали да как день прошёл. По дому-то ходят, как нитка с иголкой. Жена к плите — и муж на кухню. Муж телевизор посмотреть сядет — и жена к нему под бочок с вязаньем приткнётся. Тут же и ребятишки крутятся — мальчик и девочка. Только и слыхать: «Папа, покажи фокус! Папа, реши задачку! Папа, почини машинку!» И мать Ванина при них свой век доживала. Места в домишке для пятерых-то маловато было. А всё ж в тесноте, да не в обиде жили. Ссоры промеж супругов, бывало, случались. А разойтись-то по разным углам им никак. Ночью всё равно на одну постель ложатся. Там и помирятся, да всю-то ноченьку до зари друг дружку греют.

А под Новый год Ваня приучил и жену, и ребятишек к ёлке чудесной на лыжах ходить. Возьмут игрушек, набьют в рюкзаки конфет да печева домашнего — и айда праздновать. А то и друзей с собой позовут, только денег ни с кого не спрашивают.

И так уж тепло у Вани Новогодова на душе было, так мирно и спокойно, что о прошлой, богатой жизни он и не вспоминал вовсе. Видать, правду говорят в народе: не нужен и клад, коли в семье лад.