Мне всегда казалось, что в свободном теле — свободный дух. Вкусу свободы приходится учиться, а обучение часто пролегает через преграды.

Вот и у меня это было так — две большие преграды шестого размера.

Когда началось половое созревание, видимо, весь эстроген решил совершить марш-бросок по стратегически важной точке груди, чтобы нанести сокрушительный удар. Что ж, сокрушение действительно получилось: вопреки самому большому мифу о «красоте большой груди», ношение этих рюкзаков было болью всех сортов каждый день моей жизни. Так было вплоть до двадцати лет, когда я уговорила родителей дать денег на операцию по её уменьшению.

Часы переговоров, кипы доказательной базы, сомнительные рассылки моих фото мужчинам с пометкой «врач-хирург», сданные анализы привели меня к счастливому итогу — день операции настал.

К зданию на Красносельской я бежала с особым предвкушением и ожиданием отсечения всего лишнего.

В палату меня провела улыбчивая женщина и тут же проинструктировала:

— Разденьтесь, наденьте шапочку и ожидайте здесь. Врач скоро подойдёт.

С момента её ухода прошло уже часа четыре, я успела замёрзнуть, поспать, расплакаться и запаниковать, решив, что меня забыли и поезд в новую жизнь безвозвратно умчался.

Стараясь не терять самообладание, я стала внимательно осматривать палату и себя в её зеркале.

Видон у меня был сомнительный — полупрозрачная белая роба в цветочек, шапка для душа и лицо, полное нескрываемого отчаяния.

Само это одеяние и моё томление в нём были похожи на изощрённую психическую пытку.

Всё вокруг удручало, и чтобы себя подбодрить, я решила скоротать время моделированием своего тела без груза, всегда выступавшего впереди меня.

За этим делом меня и застала новая медсестра с хмурым лицом, с грохотом влетевшая в палату. К моему счастью, немая сцена не продлилась долго:

— Вы ещё в таком виде?! Надевайте тапки, мы опаздываем.

Она звучала так, будто без меня сейчас улетит космический корабль.

Идти было довольно неудобно — тапки были намного больше моего размера, в робу задувало, а тело поверх меня бесконтрольно трепыхалось.

Чтобы разбавить это шествие, я попробовала завести small talk:

— А почему так долго меня не приглашали, всё хорошо?

— У девушки до вас случилась истерика. На пятом уколе еле успокоилась…

Про себя отметив, что если и её держали четыре часа в палате наедине со своими врагами, то это неудивительно, я молча кивнула и, когда лифт остановился, последовала за медсестрой. Мы прошли за массивную дверь, которая, казалось, тяжело дышала и что-то низко шептала, когда закрывалась за моей спиной.

Чем дальше мы шли, тем более серым становился этаж — со стен пропали счастливые фотографии клиентов и работников, а коридор без окон будто сужался. Мимо сновали люди в халатах и масках.

Наконец мы остановились у одной из дверей:

— Ждите в палате. Врач сейчас подойдёт.

Я не успела сказать спасибо, а она уже молниеносно направилась обратно по коридору.

Палата была ещё более серая и холодная. Было много трубок и бутылок с какими-то жидкостями, коробок и бесхозно лежавших скальпелей. С дрожью про себя подумав, что это либо техническая комната, либо у меня подпольно вырежут органы, я села на кровать ждать своего врача.

Через несколько минут в палату зашёл крупный молодой человек в халате и шапочке:

— Что у тебя, подтяжка?

Какая-то последняя струна спокойной уверенности, что всё идёт по плану, во мне окончательно оборвалась:

— Нет, у меня радикальное уменьшение груди…

Он беззлобно и недоумевающе улыбнулся:

— Большая грудь — красиво. Только подтяжку сделать и — красиво!

Все те ингредиенты, которые с самого начала постепенно падали в котёл моего душевного равновесия, наконец сложились в окончательный ансамбль варева. Вода бесповоротно закипела. Будь я в сериале вроде «Эйфории», я бы сейчас схватила скальпель и потребовала разговора с врачом, испугав этого большого человека своим бешенством. Но я просто замёрзшая расстроенная девочка в тупом наряде, мечта которой, возможно, глупо оборвалась. Обычные и даже доброжелательные внешне слова проезжались по всему самому больному для меня, как за последнюю жизнь, так и за эти часы ожидания. Я расплакалась, предусмотрительно вовремя отвернувшись и заглушая свои всхлипы известными мне техниками.

— Ну что, пойду палату готовить, ни пуха! — на этих словах совершилась смена караула.

В дверном проёме показался мой врач — Денис Геннадьевич:

— Давай, раздевайся — размечать план работ буду.

Его появление подействовало отрезвляюще, и я смогла собрать себя в кучу:

— У нас же максимально возможное уменьшение, правильно? Это важно…

Денис Геннадьевич утвердительно кивнул, а затем посмотрел на моё раздутое красное лицо серьёзно:

— И тебе этот что-то наговорил, да? Он вообще в операции не участвует, так, каталки и предметы тяжёлые в палаты таскает. Не слушай ты его!

Он начал щедро размечать фломастером на моём теле большие куски того, что будет беспощадно удалено.

После разметки меня повезли в операционную, где я провалилась в сон с чёрным экраном.

Проснулась я уже в новой жизни — первым делом моя рука переместилась на грудь.

На ощупь это была самая приятная пустота в моей жизни.

А на вкус — самые приятные слёзы освобождения, которые теперь мне точно не нужно было контролировать.