Дождь лил стеной, а Света стояла у форточки и радостно слушала его музыку. Так было интересно различать то трели где-то сверху, над окном третьего этажа, то гулкие удары целого водопада по подоконнику соседа справа.

Света выставила руку под потоки воды, почувствовала пружинящий напор множества капель, уловила кожей лица холодные и вкусные брызги. Хотелось подставить язык под эти брызги, но Света боялась намочить чёлку. Как потом ложиться с мокрой чёлкой в постель? Вся подушка намокнет.

За водной стеной не было видно ни огонька, поэтому казалось, что вся земля погрузилась под воду, и сейчас, вот прямо сейчас вынырнет откуда-нибудь любопытный карась или метнётся за ним в погоню зубастая щука. А Света схватит щуку за хвост и будет держать. Щука будет вырываться, а Света её не пустит. Так и будут тянуть — каждый в свою сторону.

Шурка пошевелился в постели, но не проснулся. Только руку высунул из-под одеяла да засопел, как паровоз. Гудка только не хватает. Такой смешной.

Вечером прибежал в её комнату, всё говорил, говорил, да так и уснул на диване. Света не стала его будить, накрыла одеялом да вихор пригладила. Всё-таки он милый. Устал за день. Вон какие складки на лице. Всё ещё продолжает бегать по своим рабочим делам во сне.

Взрослый.

Это, конечно, спорно, взрослый ли он. Вчера, например, так орал на неё. И всё из-за чего? Из-за разбитой чашки. Но ведь она не специально её разбила. Это только в анекдотах чашки бьют для того, чтобы привлечь внимание.

Света выключила лампу и вышла на кухню. Заварила свежий чай. Присела за стол. И замерла, уставившись на тонкие изгибы рисунка на скатерти.

Сентябрь подходил к концу. Каждый день лил дождь. Только в воскресенье выдался сухой день, чуть просушил дорожки, а в понедельник опять посыпало мелкой мокрой дрянью с небес.

Денег осталось до Шуркиной зарплаты два с половиной рубля. Она училась, ходила каждый день в универ. Шурик заставил её учиться. Сказал, что она будет получать знания, а он будет зарабатывать им на пропитание.

Это было год назад. Она как раз поступила в универ. А в августе Шурик устроился на работу. Его зарплата, стипендия Светы да пенсия мамы. Протянем полгода-год, а там, глядишь, и карьера в рост пойдёт у Шурика. Прорвёмся.

Тогда ещё мама была жива. Плохая была, еле ходила, температурила каждый день, но всё-таки двигалась. А в октябре случилось непоправимое. С утра в понедельник вызвали врача на дом. Мама лежала в постели, тяжело дышала. Света осталась дома, надо же кому-то встречать врача. Что она натерпелась! С самого раннего утра глядела на маму, слушала её прерывистые всхлипы, видела обращённые на неё глаза и вопрос: «Что?»

Она не знала, что ответить матери. Говорила:

— Ничего.

Сидела на диване в соседней комнате, читала или занималась своими конспектами. Позавтракала, накормила мать. В одиннадцать позвонил Шурик. С ним Света перекинулась парой фраз, и он отключился.

В двенадцать часов мама задышала совсем громко, тяжело. Стараясь как-то ей помочь, Света намочила полотенце, приложила маме ко лбу. Но мама спихнула полотенце, прохрипела:

— Где же врач?

Спустила ноги на пол, села на постели и, прижимая к груди руки, зашлась в сильном кашле.

Без двадцати час пришла врачиха. Это было не просто явление Христа народу. Это было нечто. Явилась — не запылилась. Зашла этакая королева, медленно подплыла к кровати мамы, даже не взглянула на неё. Сказала:

— Уже поздно. Надо вызывать скорую.

Так и прибила бы!

Света кинулась сразу к телефону.

Врачиха ещё что-то говорила, но Света её не слушала. Оставив направление на госпитализацию, врачиха выплыла из квартиры, а через пятнадцать минут мама затихла. Вот — только дышала, только поднимались её плечи, и вдруг — замерла.

Света сидела на полу у кровати мамы, держала её руку в своей и чувствовала, как с каждой секундой рука мамы холодеет. Она ещё трогала её лоб, шею, ноги.

Ведь вот сейчас приедет скорая, она же вызвала скорую. Она же сделала всё как надо. Они же договорились с Шуриком, что мама на её попечении. Как же так? Она не может вот так всё прекратить. Это неправильно.

Прошёл час, два. В начале четвёртого она позвонила в скорую вновь. Трубку взяли практически сразу. Она стала сбивчиво объяснять, называть адрес и фамилию больного. Больного.

— Да не больного! Она уже умерла! Поймите вы! Пусть приедет машина, заберёт её, зафиксирует смерть.

Губы Светы дрожали, голос срывался, а сама она не помнила, как положила трубку и снова взяла уже холодную руку мамы. Так и сидела на полу у её постели, то прислоняясь губами к руке, то опуская горячий лоб на одеяло.

Через пятнадцать минут раздался звонок. Прибыла бригада скорой помощи.

— Могли и не торопиться, — пробормотала Света пересохшими губами.

Врач со скорой подошёл к постели, удостоверился, что пациент уже мёртв, заполнил какие-то бумаги, сказал какие-то утешительные слова. Потом закончил:

— Я должен сообщить в полицию. Скоро к вам приедет следователь. Таковы новые правила. И да...

Врач помедлил.

— Вам сейчас начнут названивать разные агенты. Я тут ни при чём. Мне это не интересно. Я вам сочувствую.

Закрыв за врачом дверь, Света села в кресло, закрыла глаза.

За окном шуршал дождь. Своим тихим шорохом он, казалось, омывал раны живого и мёртвого. Шуршал и пел заунывную песню.

Она неделю проплакала после смерти мамы, потом всё же пошла в универ. Просидела день на лекциях, и опять плакала всю следующую неделю.

В прошлом году на поминки никто из соседей не пришёл. Были только дальние родственники. Сколько было народу? Света пыталась вспомнить, сколько же было тогда народу? Пять человек? Шесть? Ждали, что придёт одиннадцать, трое сразу отпали. В день похорон ещё позвонили двое, сказали, что не смогут приехать. В реальности кроме неё и Шурки за столом оказалось только шесть человек.

Все, кто приехал, жаловались на сильный дождь. А он действительно лил, как заведённый, с утра и до самого вечера, не прекращаясь. Сильно. Надрывно, как будто плакал вместе со Светой и братом Шуркой.

После того как все разъехались, посуда простояла в раковине ещё два дня. Вечером третьего дня Шурка, вернувшись с работы, принялся первым делом мыть всё. А потом закатил ей скандал. Он орал страшно. Ругался матом.

А Света сидела на диване, поражаясь, как он может? Как у него язык поворачивается так кричать на неё? Почему? За что? Потом он неожиданно замолк, как будто понял что-то, подошёл к ней, уложил её на диван, накрыл пледом, погасил свет.

А на следующий день, придя с работы, достал красивую вазу, налил в неё воды, поставил на стол и ловким движением извлёк из-под куртки красную розу. Роза была без упаковки, без всяких этих крафтовых бумажек, без плёнки. Только цветок и ваза с водой.

Взял мамину фотографию в рамочке, прислонил к вазе. Позвал Свету. Сам сел у стола. Сказал:

— Знаешь, я тут решил, что ты должна учиться. Мама тоже этого хотела. Кто-то, кто самый умный из нас, должен учиться. И это ты. Поэтому наберись сил. И учись. И ни о чём не думай. Я буду думать о деньгах. А ты об учёбе. Ладно?

С тех пор так и повелось. Каждую среду в вазе появлялась новая роза. Всегда красная, всегда одного и того же сорта. Какие любила мама.

Прошёл почти год с тех самых трагических событий. Теперь Света была за старшую. Это так считалось, что она старшая. Но в реальности все заботы взял на себя Шурка. Её младший, взбалмошный братишка Шурка.

Через две недели наступит день, когда им надо будет как-то отметить годину со дня смерти мамы. Что-то надо делать, но вот что? Света в растерянности лишь разводила руками. Как поступить? Кому звонить? Кого звать на этот день?

— А знаешь что? — сказал Шурка. — Давай мы никого звать не будем. Пошли они все к чертям собачьим. Только ты и я. И роза у маминой фотографии.

И когда он это сказал, всё решилось само собой. Так стало легко. Захотелось просто стоять у окна, смотреть в темноту и слушать шум дождя. Дождь ведь никуда не ушёл. Он так и лил с самого утра и до вечера. Не прекращаясь.