Из цикла абсурдистских лирорассказов «Медитативное ничто жестов»

Кротовая нора уходила всё дальше. Пепел уже сыпался с потолка — и холёные маламуты, истошно вздрагивая, отряхивали свои белоснежные гривы, тревожа затхлый вакуум.

Мне ещё не приходилось забираться так далеко. Удивлена была и Татьяна. Её упряжка плавно скользила по подпалинам сна, уверенно и статно, но на тонкогубом лице попутчицы читал я следы размышлений, уходившие обречённой цепочкой куда-то за горизонт событий. Всегдашняя лучезарная уверенность сменилась в Тане залёгшими глубоко под веками серыми пятнами облаков, наполненных неизвестными доселе тегами.

Экспедиция обернулась неожиданным столкновением с самой плотью Протоскаляра. Сколько всё это продлится и как себя теперь вести, похоже, не понимал никто из нас. Я держал в измождённых ладонях сошедшиеся параллели вожжей — и не понимал куда править. Потому что править было некуда. Само понятие «куда» перестало что-либо значить, исчезло и ощущение действия; скользнув по усталой строке разлинованного четырёхмерным умом сознания, смазались контуры слов и начали провалатся бкы — «и», «в», «ь», «у»: где вы теперь? Пролились берёзовым ивовым соком сквозь кору головного мозга — не иначе.

— Гарпии здесь, — раздался сутулый голос из-под притолоки.

— Моё почтение, — снял я на всякий случай котелок с раскалённой крыши.

Таня возилась с неисправной фотовспышкой. Её ловкие тонкие пальцы пытались преодолеть световой барьер. Но куда там. В проходе уже расправлялся пылающим папирусом циклопический Виссарион. И ему было явно не до съёмок натуры.

Забурлило что-то справа. Лопнул светодиод очередной луны. И вдруг стало совсем тихо.

— Спичку? — спокойно предложила Таня.

— Потом, — пробросил я — и машинально закурил.

Со всех сторон по трудноопределимой орбите двигалось что-то похожее на пущенные в реверс строки сонета. Такое мы играли на квизе в Нью-Гемпшире. Не исключаю, что моя визави видела что-то другое. Несущественно. Правила игры я уже записал на манжетах того голого короля, что скользнул в замочную скважину секундой ранее. Теперь сбиться не выйдет при всём желании.

— Знаешь что, Таня, кажется, нам рады, — уверенно выплеснул я в озаряемое асинхроническими вспышками пространство.

— Похоже, ты прав, — промурчала она в ответ, прикуривая от алого краешка почти чёрного уже Виссариона.

— Помнишь, я когда-то говорил тебе, что ты похожа на заглавную букву недописанной летописи, которую забыл на столе хлебнувший лишнего монах-бенедиктинец?

— Это было в августе.

— Всё чего я ждал — понимание. И вот теперь мы можем.

Она уверенно шагнула ко мне по резонирующим построфно семаволнам и положила руки мне на плечи. Звёзды приятно покалывали ритуальным электрофорезом сквозь сошедшиеся над нашими головами кроны древ, размазанных по слишком толстому ломтю познания.

— Ивь... — пропел ветер и, запнувшись об и-краткую, затянул протяжную «ю».