Мы с Петькой решили детективное агентство открыть и даже название придумали — «ПЁ-ПА».

Я хотел, чтобы мои буквы стояли первыми, и сначала обиделся, но потом решил, что так круче вышло, да и Петьке приятно будет.

Мы с братом — двойняшки. Я — Павел, а он — Пётр.

Ба называет нас «двое из ларца», потому что даже родители нас иногда путают, а вообще-то, мы — разные.

Мне надо всё и сразу, а Петька спокойный и рассудительный. Он пока в голове план не продумает, делать ничего не будет. Наверное, поэтому он позже меня на двадцать минут родился — хотел, чтобы я всё разведал, потом ему свистнул, а он бы ещё и подумал...

Я банку клубничного варенья за раз слопать могу, потом, правда, сыпью покрываюсь и чешусь «аки пёс шелудивый» — это Ба так говорит. Петька же варенье не любит, а я и рад был бы: мне больше достанется, да только его от меня прячут.

Меня что ни попросишь, за всё возьмусь, но до конца вряд ли доделаю — скучно становится; а брат упёртый — сначала одно сделает, потом за другое берётся.

Мы с ним оба ничего не боимся, правда, я — совсем ничего, а он только крови пугается и в обморок шлёпается, даже когда палец для анализа прокалывают.

А вот книги одни и те же любим — особенно про приключения Холмса. Нам папа уже три рассказа прочёл, и мы знаем, как по отпечатку ноги рост измерить, только там умножать надо, а мы этого ещё не проходили.

Я стал ждать преступления и целых полдня ходил в тоске, а Петька что-то начертил на бумаге, взял папин гвоздодёр, достал из чулана стеклянную банку с чем-то красным, свистнул Маруське, нашей собаке дворянских кровей, и вышел за калитку.

Я побежал за ними, но Ба ухватила меня за рубаху и послала в огород за петрушкой. Вместо неё я оборвал ботву с моркови, получил полотенцем по заднице и только потом выскочил за калитку искать Петьку, но того уже и след простыл.

Через час они с Маруськой вернулись — пыльные, липкие и в паутине.

— Я знаю, где произошло кровавое преступление, — таинственно прошептал Пётр. — Ночью пойдём его распутывать.

В нашем охраняемом посёлке у самого оврага за забором стоит недостроенный дом с полуподвальными, забитыми фанерой окнами. В углу забора одна доска болтается на гвозде, и если её сдвинуть, то в щель можно протиснуться.

Мы взяли фонарик, рулетку, сбегали в сарай за лыжными палками, прихватили из холодильника две сардельки и пачку сливочного масла — им мы смазали скрипучие петли калитки.

Маруська не захотела вылезать из будки, но у настоящих сыщиков должна быть собака, поэтому пришлось выманивать её сарделькой.

Две улицы до поворота мы прошли тихо, а возле углового дома выскочил лабрадор Филька, зарычал и собрался залаять — пришлось кинуть ему вторую сардельку, чтобы он от нас отвязался.

Мы пролезли в щель забора, оцарапали ноги о колючую ежевику, обошли водосточную трубу, отодрали от окошка фанеру — она держалась на одном шурупе — спрыгнули в подвал и включили фонарик.

К волосам, щекам, шее тут же прилипла паутина, запахло плесенью и сырыми досками. С потолочных балок свисали пёстрые строительные ленты; они качались, шуршали и были похожи на змей.

— Кто на меня? — закричал Петька и лыжной палкой сделал выпад вперёд. Я замахал в ответ, и между нами завязалось сражение. Потом мы подпрыгивали и сбивали змей палками, они падали на пол и превращались в бумажные клочья.

Луч фонарика упал мне под ноги, и я увидел, что топчусь в луже липкой крови, в которой плавали чёрные комочки. Рядом сидела толстая крыса с длинным облезлым хвостом; лапами она вытаскивала из лужи кровавые комочки и ела.

Маруська увидела крысу, прижала уши, поджала хвост, заскулила и выскочила на улицу.

А вот Петька почему-то крови не испугался.

Я вскрикнул, отшатнулся назад, прислонился к бетонной стене, стал часто-часто дышать и сполз на пол. Что-то холодное и липкое упало с потолка за шиворот и потекло по спине. По щеке пробежал паук, меня затошнило, заложило уши, а Петька вдруг стал расплываться и раздваиваться.

— Пашка, ты же не боишься крови... — глухим, сдавленным голосом сказал брат. — Не дрейфь, она же не настоящая, смотри! — Петька цыкнул на крысу, та юркнула в угол, брат наклонился, окунул в лужу палец, облизал, снова макнул и дал лизнуть мне. Меня замутило, я сплюнул и очухался.

— Я у Ба клубничное варенье стащил и нарочно разлил, чтобы свой страх преодолеть. Теперь как кровь увижу, подумаю, что это варенье, и перестану бояться.

— Ты, Петька, совсем дурак, что ли?.. Мог бы предупредить!.. Мне же теперь вместо варенья кровь мерещиться будет.

— Пашка, смотри, там что-то блестит! — Брат направил фонарь в сторону, поднял с пола монету с тёткой в короне и увидел следы — большие и чуть поменьше.

Петька замерил их рулеткой, а я камнем нацарапал на стене цифры 46, 43 и ещё нарисовал двух пляшущих человечков.

Следы привели к железной двери, рядом валялись тряпки, бутылки и безглазая голова куклы с рыжими волосами.

— Петь, это же улика — знак «Союза рыжих»! — Я засунул пластмассовую голову в карман штанов.

За дверью тянулся длинный, узкий, похожий на туннель коридор. Мы пошли по нему вдоль кирпичной стены, свернули за угол и оказались в каморке, где лежали два плотных чёрных мешка.

— Петь, помнишь, в боевиках после убийства в таких мешках трупы вывозят?.. — промямлил я и снова покрылся липким потом.

Петька потыкал мешки палкой.

— Мертвяков в них точно нет, там что-то твёрдое.

Я тут же наклонился к мешку, распутал верёвку, засунул в него руку и вытащил икону, похожую на те, что висят в комнате у Ба.

— Это же клад! Раз мы его нашли, значит, теперь он наш... Мы возьмём всё это себе... да? Мы теперь богачи, скажи, Петька, скажи...

Петька осветил фонариком икону и вздрогнул.

— Гляди, какие глаза... Как живые — прямо на меня глядят, не увернуться, — прошептал Петька и уставился на икону. — Видишь, как сердится, наверно, думает, что мы воры, на чужое позарились.

— Мы воры? Такие же, как те... — я кивнул на мешки. — Но ведь это не так, мы же ничего не украли, а просто нашли...

— Паш, гляди, он брови нахмурил, как будто видит, что у меня в голове, разве так может быть?.. — брат вздохнул, погладил икону рукой и спрятал за пазуху.

— Петь, давай ничего не будем брать, зачем нам чужое, а? — Я забрал у брата икону — глаза святого смотрели на меня и улыбались — провёл по ней рукой и положил в мешок. — Ба говорила, в посёлке за лесом кража была — одного вора поймали, а другие сбежали, их до сих пор ищут. Вдруг это они награбили и сейчас вернутся...

Тут мы услышали металлический скрежет и замерли.

— Паш, наверно, воры пришли и сейчас убьют нас, бежим быстрее!

— Лишь бы успеть, лишь бы успеть! — зашептал я и помчался назад по тёмному коридору. Брат побежал за мной.

На повороте я споткнулся, упал, Петька налетел сзади, тоже упал и выронил фонарик. Мы ободрали коленки, вскочили и в кромешной тьме на ощупь добрались до двери.

Я стал тянуть её на себя, а брат толкать в другую сторону — дверь не поддавалась.

— А-а-а-а! — в два голоса заорали мы с Петькой. За дверью заскреблась, а потом залаяла Маруська.

Что было сил разом мы навалились на дверь и толкнули её — сбили с ног собаку, вскарабкались на подоконник, выскочили во двор, врезались в водосточную трубу, пролезли в заборную щель и упали на землю.

— Пашка, ты живой? Сильно испугался? У меня до сих пор коленки трясутся и во рту всё пересохло.

— А я думал, мы живыми не выберемся, у меня вот здесь, — я показал рукой выше живота, — и сейчас ещё всё ухает.

Мы отдышались, послюнявили содранные коленки и побежали к будке охранника. Он вызвал полицию и отвёл нас домой.

Мы переполошили весь дом.

Мама охала; бабуля обмотала голову полотенцем, достала из шкафчика капли и выпила весь пузырёк; на запах прибежал кот Василий и заорал дурниной. Отец долго всех успокаивал и обещал завтра с нами разобраться.

Утром к нашему дому подъехала полицейская машина.

Нам с Петькой пожали руки, поблагодарили за бдительность; покатали по посёлку с сиреной и мигалками, а потом обязали родителей запретить нам всякую самодеятельность.

Хозяева краденых вещей подарили нам лупу, микроскоп, собачий ошейник для Маруськи и огромный торт — вечером мы пили с ним чай.

— Пашка, а варенье клубничное хочешь? — Петька посмотрел на меня с любопытством.

— Ну его, я от него только чешусь! — отмахнулся я, а Петька хмыкнул.