Пока Славик возился с замком, Аня царапала калитку дешёвым серебряным колечком. Он приехал — ровно в два, как и обещал, — на побитом отцовском «Аисте». За спиной был рюкзак, в нём бутылка с водой, полотенце и плавки. Десятое лето назад солнце было другим: светило наглее, по-варварски жгло носы и косточки на плечах. Даже ветер его боялся — становился робким, как первоклашка.

Славик прищурился, наклонил голову.

— Сегодня покажешь?

— Кого?

— Клык.

Славик нарочно спросил серьёзно, Аня хихикнула — будто вырвалось. Это была их игра: Аня стеснялась зуба, называла торчащим гвоздём. Славик не соглашался. Настаивал, что клык красивый.

Приказывал улыбаться:

— Я его не вижу. Шире.

Они бросили велик в траву и двинулись на озеро через лес. Держались за руки — будто взрослые. Аня вспомнила про осанку, тянулась подбородком вверх. Славик трещал про бабулю и барбариски. Аня старалась запомнить его лицо — сильно загорелое, с веснушками — будто бы кто-то выдохнул одуванчиком.

Лесная кукушка проснулась, выкрикнула первое «ку-ку». Ей в ответ стрекотнул кузнечик. Интересно, о чём он спрашивал? Неужели о том, сколько осталось жить? Храбрым был кузнечик, дерзким. Аня хотела узнать про себя, но не стала. Десятое лето назад её сердце неровно дёргалось. И мысли, будто бы совсем пьяные, прыгали неумело и вперемешку.

— Смотри, белка! — Славик показал на ветки.

— Где?

— Вон-вон. Там.

— Точно. Клёвая какая.

— Это ты клёвая.

Он поцеловал Аню, прямо на тропинке — очень аккуратно, нежно. Потом наклонился к шее, вдохнул запах кожи и мыла. Аня приоткрыла глаза. Её мир потерял равновесие. Макушки ёлок закружились и пошли хороводом. Но что-то потянуло в груди. Так сильно, будто чужие руки сделали внутри два стежка крестиком.

«Ку-ку. Ку-ку».

Кукушка говорила, и Аня слушала. Время, что было отмеряно ей, казалось пустяком. Важнее было то, сколько осталось до сентября. Всего четыре дня — Аня это и так знала. Знала, что Славик уедет. Стоило узнать, запомнит ли он её — простую Аню с липким лбом и чёлкой. Увидят ли они Байкал? Славик хотел на Байкал в январе. Он говорил, что Анины глаза похожи на зимнее озеро — такие же синие, покрытые трещинами.

Аня шепнула:

— Кукушка, эй. Скажи мне про любовь.

Она решилась. Спросила, сколько осталось им: стиснутым пальцам, спутанному дыханию. Сколько ещё шагов. Сколько осталось часов, минут, пока их слова не свернутся в «алло», телефонное эхо, пока Аня и Славик не станут текстами, сообщениями без точек.

«Кукушка, сколько проживёт любовь?»

Аня замерла и прислушалась к лесу. Кукушка молчала.

Аня начала молиться про себя:

«Ну давай же, кукушка, родная. Дай нам хотя бы чуть-чуть».

Тихо. Где-то рядом щёлкнула ветка, уткнулась в землю. Аня хотела попросить ещё раз — уже вслух, только рот был пустым. И в голове ничего, кроме стука, обратного отсчёта секунд: четыре, три — тревога, два, раз. Пропасть.

И вдруг — сбоку, почти вполголоса:

— Ку-ку.

— Эй, ты чего?

Затем уже громко, с разлётом:

— Ку-ку! Ку-ку!

Славик передразнивал птицу. Он наклонился к Аниному уху:

— Ку-ку! Слышишь? Ку-ку! Ку-ку-ку!

Славик засмеялся. Так умел только он — оглушительно. Этот смех отбивали кривые стволы и камни. Аня повернула голову. Она продолжала смотреть на Славика, ждала ещё.

— Ку-ку! — повторила за ним, когда снова сделалось тихо.

Аня тоже засмеялась. Хохотала так, что сложно было остановиться. Когда воздух закончился, она вдруг захрипела, сморщилась. Начала сильно кашлять, заплакала. Славик не спрашивал почему. Он достал свой бумажный платок в крапинку, пошутил, что Байкал растаял.

Десятое лето назад они ещё долго шли. Гуляли босиком, становились на траву и мох. Они дышали хвоей, чистым воздухом. Видели зайцев и ёжика. Аня держала Славика за руку, чувствовала его ладонь — очень тёплую, чуть шершавую.

— Ой.

— Что?

— Не сжимай так сильно.

Аня расслабила кисть.

Десятое лето назад мир был проще. Они остановились. Славик жадно обнял, поцеловал ещё, он поднял Аню вверх, над землёй, будто бы собрался унести с собой. Аня старалась дышать нечасто: думала, что сможет замедлить лето. Она молча ждала, когда Славик посмотрит, потянется к её лицу, возьмёт за подбородок, прищурится.

Скажет, наконец:

— Дурашка ты, Аня, дурашка.

— Нет.

— Давай, моя дурашка. Показывай ещё раз клык.