Стояла золотая осень. День близился к полудню. На сливочно-голубом небе сияло октябрьское солнце, его яркие лучи лианами увивали деревья, растекались по проспекту, лезли в глаза хмурых прохожих, отчего те щурились и невольно улыбались. Прохладный ветерок игриво кружился в танце с пёстрой опавшей листвой.

Студент Федя Гришкин не замечал красоты вокруг. Всю ночь он мучил тетрадь с билетами и себя. Выпил три литра кофе — в итоге до пересдачи час, а выучена лишь треть. Понурый, Гришкин семенил по пустынным переулкам и бубнил себе под нос определения.

«Гой ты, Русь, моя родная!» — вдруг раскатисто зазвучало в голове.

Гришкин застыл, огляделся по сторонам и пошёл дальше.

«Кто любил, уж тот любить не сможет! Кто сгорел, того не подожжёшь...» — снова выпалил голос и театрально рассмеялся.

Гришкин схватился за голову. Вдалеке на детской площадке мамы играли с детьми, на дороге шумели машины, но рядом с ним — никого.

— Что за чертовщина? — прошептал Федя себе под нос.

«Сам ты, чертовщина, Гришкин!» — недовольно ответил голос.

— Это несмешно! — Федя в панике крутился на месте.

«Какой же ты тошный, Гришкин! Я у тебя в голове, хватит крутиться — укачивает!»

— Да кто вы? — студент наконец остановился.

«Есенин моя фамилия. Надеюсь, она тебе о чём-нибудь говорит», — важно ответили в голове.

— Э-э-э-э, естественно, говорит. Но... как? Господи, приехали: я слышу голоса в голове.

«Да, да, — веселился голос. — Кстати, тебе сегодня на экзамене попадётся девятый билет».

— Правда? Слава богу, я его успел выучить, — буркнул Гришкин себе под нос, а потом испуганно произнёс: — А как вы, Сергей Александрович, попали в мою голову?

«Откуда я знаю? Сам не рад. Ты скучный до жути. Ни в рестораны, ни по бабам, одни экзамены у тебя на уме. Лучше б я к какому-нибудь Васе Пупкину попал, вот бы мы с ним гульнули!» — голос мечтательно вздохнул.

— Ну-у-у... у меня же сессия. А в ресторане я, кстати, недавно обедал! — оправдывался Гришкин.

«Это ты про „Столовую № 5“? Где ты котлету по-киевски с макаронами съел и компотом всё запил? Где из баб только кассирша Виолетта Степановна, у которой бородавка на носу и челюсть вставная? Про остальные её красо́ты я вообще молчу».

— Вообще‐то я за Катей Смирновой ухаживаю.

«Видел я твою Катю — не советую».

— Это ещё почему? — возмутился Федя.

«Два скучных человека вместе — перебор. За Ульяновой приударь. Вот она — пожар! Э-эх! — бросил голос и запел: — Много женщин меня любили, да и я любил не одну...»

Гришкин вспомнил, что опаздывает на пересдачу и ускорил шаг.

«Федя, а ты Ульяновой стихи прочти!»

— Сергей Александрович, это теперь не прокатывает. Нынешние дамы на это не ведутся.

«Это как понять? Куда „прокатывают“? Что значит „не ведутся“?»

— Ну значит, их этим не обольстишь.

«Мной не обольстишь?! — голос недоуменно вскрикнул. — Дорогой товарищ Гришкин, да я в своё время обольстил стольких дам, м-м-м! Тебе и во сне не снилось! Да ты хоть знаешь, что в стихах такая буря! Магия такая! Уж я-то знаю, что они творить могут! Ими кого хочешь очаруешь!»

— Не кричите так, пожалуйста, голова болит, — процедил Федя и задумался: — Ну не знаю... Сейчас айфонами очаровывают, тачками крутыми, Мальдивами... А стихами — нет, не очаровывают.

«Ты мне сейчас столько слов незнакомых наговорил, боюсь представить, что это за звери такие. Но поэзию обидел, а значит, и меня». — Голос расстроенно вздохнул.

— Сергей Александрович, простите, не хотел я. Просто таков он — современный мир.

Гришкину вдруг стало грустно, и даже Есенин затих. Так и шли молча до самого института. Зайдя внутри, Фёдор прошёл по обшарпанному коридору до кафедры менеджмента и постучался в аудиторию.

— Можно? — приоткрыв дверь, осторожно спросил Гришкин. — Я на пересдачу.

За столом вполоборота сидела грузная женщина лет пятидесяти пяти, в больших круглых очках и с клубком седых волос, скреплённых простым карандашом на затылке. Подперев ладонью подбородок, она грустно смотрела на осенний листопад за окном. Студенты нарекли преподавательницу Старой Перечницей, в жизни же она звалась Ольгой Вадимовной Пытовой.

— Проходи-и-те. Давайте зачётку. Берите билет, — протянула она вальяжно, не оборачиваясь на вошедшего Федю.

Фёдор положил красную книжечку перед преподавателем и потянулся за билетом, а когда вытянул, округлил глаза и обиженно воскликнул:

— Девятнадцатый?! Вы же сказали будет девятый!

— Что, простите? — Пытова нахмурила брови и взглянула в раскрасневшееся лицо студента.

«Никогда не верь голосам в своей голове, дурень! Я ж просто так сболтнул... Я поэт, а не предсказатель!»

— Простите, Ольга Вадимовна, это я не вам.

— А кому же, интересно знать? Мы здесь одни. — Она прошлась взглядом по пустой аудитории и отмахнулась: — Ладно, идите готовьтесь...

Гришкин сел на стул и приуныл: этого билета он не учил, а если он провалит пересдачу — его отчислят.

«А ты стихи ей прочти, Федя!»

— С ума сошли, Сергей Александрович? — шепнул Фёдор себе под нос.

«Не робей, Гришкин! С ней, как у вас там говорят, прокатит, вот чувствую, прокатит, точно! Я в женщинах разбираюсь».

— Боже, что я делаю? Есенин в моей голове предлагает прочесть стихи Пытовой. Это ж чистое самоубийство... Эх, была не была. Хорошо. Какие?

«Шагане ты моя, Шагане».

— Я этот стих не учил... — промямлил Федя.

«Ну морда, Гришкин! Билеты не выучил, стихи не учил! Ладно, я за тебя буду читать!»

— Как это — за меня?

«Увидишь. Хотя не увидишь. Потом расскажут!»

...

В тот же день на стол директора института легла докладная записка.

11 октября 2017 года студент третьего курса Гришкин Фёдор, взобравшись на кафедру, топая ногами и размахивая руками, читал стихи Есенина, плясал цыганочку, хватал за руки преподавателя, а потом громко смеялся и бегал по аудитории. В ответ на просьбы прекратить бардак Гришкин матерился и просил налить ему водочки...

* * *

— Светка, там Есенина привезли! В триста четвертую. Прокапай.

— Что за осень в этом году? Вчера Пушкина привезли, сегодня — Есенина. У нас не психоневрологический диспансер, а общество мёртвых поэтов какое-то!

— Осень в этом году необыкновенная, трепетная — раздолье для поэта! Вот они все и проснулись.