— Я приеду через год, Ба!

Ба — или праба — смеётся совсем неслышно. Её синее платье в белый горох пахнет чесноком и коричневым мылом. Сама Ба пахнет как Ба — чем-то сухим и удушливо сладким, из-за чего обниматься с ней неприятно.

Я знаю ужасно мало слов, чтобы пообещать ей приехать следующим летом: мне всего лишь четыре года. Оторвавшись от горы пуховых подушек, утыкаюсь в её плечо и крепко-крепко обнимаю. Очень-очень крепко! Потому что чем крепче обнимаешь, тем сильнее любишь. А Ба я люблю, словно вижу её не первый раз за всю жизнь.

Ба — она же везде! В гостинцах, принесённых Зайчиком, в конфетах, которых нигде в гастрономах нет, в заваленном чесноком столе, который будет пахнуть всю зиму, и в старой вязаной одежде, которую уже никто не носит, но и не выбрасывает. Ба живёт в нашем доме в каждом углу, но сама живёт далеко-далеко.

Не так далеко, конечно, как дядя Слава. Он уехал куда-то совсем далеко и не присылает больше ничего «на мороженое». Бабушка — дочка Ба, хотя она не выглядит как дочка, она уже почти тоже Ба, — каждый раз говорит что-то о городе, в который уезжают умирать. И он где-то рядом с деревней Ба, но туда можно доехать на машине.

А к Ба — нет. Наша машина всегда останавливается в поле, окружённом соснами, и начинает месить грязь колёсами, даже если перед этим неделю стояла жара. Тогда мы с бабушкой идём под руку до самой деревни, отмахиваясь от комаров ветками. Это самое страшное — туча комарья налетает из ниоткуда и лезет в глаза, пока вокруг оглушительно стрекочут кузнечики. И когда мы доходим до первых одноэтажных домов, начинается лето.

Деревня пускает только на двух ногах.

— Приезжай, приезжай, — Ба кивает.

— Следующим летом!

— Следующим летом, следующим летом, — она повторяет за мной, будто читая сказку или напевая песню. Даже мышка, скребущаяся между стен, засыпает, заслышав звуки её голоса. — Ложись спать, Черёмушка.

Черёмушка — это я. Наверное, это что-то ещё, потому что бабушке не нравится прозвище. Говорит, что все мы с папиной стороны чернявые, но низкорослые, так что даже через двадцать лет я не стану Черёмушкой. Но Ба зовёт так только меня с крыльца, когда я весь день вытаскиваю велосипед из канавы, когда я убегаю на соседскую половину дома смотреть телевизор, когда я встречаю грибников с вёдрами лисичек, когда спасаюсь от выпущенных гулять лошадей и когда я плачу над своими руками со следами неравного боя с гусынями…

Ба, позови меня снова. Через год.

Карты показывают, что дорога здесь есть, а её нет. Впереди шла «буханка», но исчезла за поворотом, когда колея стала глубже, а земля начала задевать дно моей машины. Пожалуйста, пожалуйста… Нет. Снова поле цикория и дербенника, снова кольцо из сосновых веток, снова в стекло бьются комары. И «рено», который здесь никто не ждал и не хотел видеть. Даже если бы здесь не было этой грязи, он не смог бы въехать в деревню.

Выйти наружу стоит больших усилий. В машину сразу проникают звуки и мельтешащие точки, мешающие рассмотреть приборную доску. Ноги утопают в месиве с мерзким звуком болотного чудовища, требующего оплату за проход: все те годы, что меня здесь не было.

Сначала была Волга — совершенно другое направление, северное, жизнерадостное и без вездесущих ужей, которых в деревне у Ба было предостаточно. Потом — совсем далёкий Алтай. А ещё экзамены, работа, похороны… Год за годом лето сжирало своё время, а глушь пожирала деревню.

Я смотрю на колею и не могу вспомнить, когда были похороны Ба. Может, их никогда и не было. Может, она ещё жива. Пока не уехал в город, где все умирают, ты жив. Лишь недавно я узнала, что так моя родня называла Спасск. И деревня Ба находится в Спасском районе.

— Подбросить? — «буханка» задом возвращается ко мне. Тот же заляпанный грязью номер, то же ржавое пятно, разлитое по боку, может быть, даже тот же водитель, высовывающийся из окна. В его улыбке и седой бороде есть нечто божественное — только его, развозившего продукты раз в два дня, пропускали местные деревни. До сих пор.

Вместо кондиционера у него открыты окна, а от комаров — привязанные к ручками куски тюля. Но «буханка» летит по просёлочной дороге быстрее спорткаров. Я оборачиваюсь и вижу в перестроенном салоне пакеты с кукурузными палочками и несколько ящиков с хлебом. Остальные продукты спрятаны под брезентом, который в какой-то деревне станет навесом для очереди.

— Куда?

— Мироновка.

— У Стариково, — он кивает, ставя точку в маршруте. Навигатора у него, конечно, нет. — А чё там?

— Ба. Вы туда больше не заезжаете?

— Нет, чё там… Все померли или разъехались…

«Чё там» — одна улица. По обеим сторонам четыре дома, между ними — утопленные в землю дырявые крыши. «Буханка» не останавливается на продажу, а катится дальше, минуя старую дорогу. Теперь колея змеится через старый чесночный огород, не замечая разорванного на две части жилища.

Слева жила Ба.

— Я приехала.