— Рит, ну харе возиться. Пошли!

— Да бегу я...

Рита с соседкой собирались праздновать в гостях. Далёкий городок за Северным полярным кругом оживал: в обычные дни после пяти-шести часов вечера молчали заметённые дороги, одиноко зажигались в домах лампы, а встретить прохожего можно было лишь по ошибке, — таких звали «снежными человеками» и обходили стороной.

Здесь, на вахте, и гулять-то особо было негде. Рита сорвалась сюда сама, работала геологом, искала месторождения нефти. Сутки корпела над чертежами, тёрла воспалённые глаза, заливала бессонницу кофе. Муж у Риты был человеком домашним, приглядывал за старым отцом, да и с детьми — тремя, едва подросшими, большеглазыми — он справлялся не хуже Риты. Дома остались родители, бабушка, муж и его родня, дети... Всё заработанное Рита отсылала им, на глупости не тратила. Даже вон бигуди они с соседкой брали пластиковые, советские, которые нужно было кипятить в кастрюльке. Вещами на вахте старались не обрастать, а вот купить картонную коробку с рук за сто рублей — совсем не трата.

Большое застолье в семье Петренко: шампанское, селёдка под шубой, маринованные лисички... Весь новогодний день Рита красилась, созванивалась с родными, поздравляла их и целовала в экран. Ей оставалось отработать почти полгода, а там и отпуск, дом. Хотелось торопить ещё не наступивший год, пусть летит, везёт её поскорее к родным.

Для её тоски по дому были все условия. Хочешь — пиши бумажные письма, как раньше, и жди ответа в почтовом ящике на облезлой подъездной стене. Хочешь — звони хоть каждые десять минут, бесплатно, только сеть найти. Хочешь — даже видеозвонки есть: дети суют в мелкий глазок камеры свои рисунки, и те, изъеденные пикселями — что дети, что рисунки, — такие долгожданные, что плакать хочется.

Всё равно Рита скучала. Всё равно рвалась домой, к бесконечным крикам и дракам, к куче мятого после стирки белья, к невыученным урокам и целой кастрюле борща, который съедался за один вечер.

Она заранее загадала желание и верила, что исполнится. Мама посмеивалась над взрослой Ритой: такая большая, а в сказки верит. В Деда Мороза, в седого старика, который с чего-то вдруг решил направо и налево исполнять чужие желания. Но тут, на вахте, особый случай. Во-первых, ему недалеко лететь. Во-вторых, к ним с материка так и не привезли даже мандарины. В-третьих, Рита весь год хорошо себя вела...

В окно забарабанили пальцами. Она побежала открывать.

От резкого, колючего порыва ветра у неё, казалось, склеились ресницы и задубели кудри, Рита задохнулась воздухом. В проёме окна висел вовсе не широколицый волшебник в блестящих санях — этот скорее напоминал Фёдорыча, мужичка-алкоголика, который всю жизнь коротал на третьем этаже того же дома. Кажется, даже верёвка сейчас раскачивалась у него над головой. Мужичок утопал в огромном бордовом халате и взмахивал руками. Куцая бородка липла к щекам.

— Выпить? — спросила она на автомате.

Он отмахнулся:

— Опаздываю я. Держи своё и не балуйся. — Целлофановый пакет у него в руке затянуло ледяной коркой, он хрустел от каждого движения. Она схватилась за него прежде, чем успела подумать.

Хилый мужичок отсалютовал ей и исчез, взмыл в высоту. Рита свесилась из окна, задрала голову — ничего, только пустое звёздное небо, потрескивающее от мороза.

— Застудишься! — гаркнула соседка, заглядывая в комнату.

— Ой, слушай, иди уже. Я минут через десять прибегу. Забыла позвонить...

— Без мозгов совсем.

Скрежет ключа в замке.

Рита, придержав дыхание в груди, открыла пакет. Там лежали человечки. Точные фарфоровые копии, вылепленные с особым старанием. Вот старшая дочка, Ксюша, с кудрявой чёлкой и не по годам серьёзным, пусть и самую капельку мечтательным, взглядом. Вот муж — брови во всё лицо, сколько бы Рита ни выщипывала их тонким пинцетом. Вот мама в любимом халате в бордовый цветочек, вот отец — с тяпкой, как и всегда. Вот младшенький сынок, Алёшка, любитель акварельных красок, а вот и средняя дочь, Арина, человек-компьютер, человек-улыбка...

А вот и бабушка, встречи с которой Рита ждала больше всего. Бабушка была очень-очень старенькой, и Рита боялась не успеть.

— Чего глазёнки вылупила? — спросила фигурка, сморщив волшебное лицо, слишком знакомое, слишком похожее. — Давай, манюнечка, развешивай!

Рита расцеловала её. Встала над мелкой искусственной ёлкой, принялась цеплять фарфоровые игрушки. Она отчего-то знала, чувствовала, что волшебство это — всего на одну ночь. Болтали дочки-фигурки, молчал с улыбкой муж. Рита сбегала к двери, закрыла на щеколду и написала соседке сообщение, что простыла. Присела к ёлке, взяла бабушку — тёплая, такая же тёплая, как и морщинистые белые руки, даже отросшие ноготки так же царапаются.

— Ну, манюня, давай общаться, — хмыкнула бабушка.

И они общались. До самого рассвета, пока Рита не уснула на полу, обнимая ёлку и пытаясь дотянуться до каждого из своих любимых людей.