— Ты глянь, новое всё.

У открытого деревянного шифоньера стоит женщина с красными, заплаканными глазами и перебирает рукой вещи на полках. Одежда, постельное бельё, полотенца — аккуратно сложенные, ждущие своего часа. Дождались...

— Угу, новое. Новым оно было лет пятьдесят назад, мам. Как только моль эти тряпки не поела ещё? О, смотри, тут даже с ценником!

Молодая девушка, очень похожая на женщину с заплаканными глазами, подходит ближе и берёт в руки белое махровое полотенце. Пожелтевший ценник подсказывает, что в 1971 году полотенце стоило три рубля пятьдесят шесть копеек.

— Может, возьмёшь хотя бы парочку домой? На память...

— Мам.

Нина хмурится и устало смотрит на мать. С детства она слышала от бабушки фразы: «Это на чёрный день», «Не трогай, возьми вот старенькое», «Нет, пить чай из сервиза нельзя, разобьёшь». Павлина Ивановна, для близких просто баба Паша, была бережливой женщиной. Бережливой и запасливой. Поэтому у неё в доме всегда было всё, но это самое «всё» оставалось недоступным в обычные дни.

— Ты же знаешь, у меня лежать просто так ничего не будет. Я чёрный день не жду.

Нина уже год как съехала от родителей в собственную квартиру. Назло наставлениям бабушки и безропотному согласию с ними мамы, она жила по принципу «здесь и сейчас»: по утрам пила апельсиновый сок из дорогого хрустального бокала на тончайшей ножке, за продуктами ходила в «ползарплатных» туфлях из натуральной кожи, каждую неделю покупала себе красивый букет. Без повода. Потому что хо-чет-ся.

Мать коротко вздохнула.

— Бабушка же не просто так...

Война застала Павлину Ивановну шестилетней весёлой девчонкой из дружной семьи — мама, папа, двое младших братишек и бабушка с дедушкой в соседнем доме. Отца призвали в 1941-м, и больше они не виделись. Мама с дедом работали на заводе, а бабушка сидела с детьми: младшему Петеньке только исполнился год.

Когда наконец объявили об эвакуации, мать продала всё ценное в доме и заплатила кому надо, чтобы точно уехать. В памяти маленькой Павлины навсегда осталось мамино: «Хорошо, что сберегли часы прадедовы и сервиз бабушкин... Они нас вывезли из-под обстрела».

Поэтому у бабушки Паши было всё. Чтоб если вдруг война...

— У бабушки была глубокая травма, я понимаю. Но ты себя, мам, пожалуйста, не хорони заживо. И живи сейчас. С сервизами, полотенцами и красивым бельём не для похода к врачу, а для себя.

Женщина слегка покраснела и отвернулась от дочери. Да, Нина права. Мама, вон, всю жизнь экономила, берегла эти вещи, во всём себе отказывала. И своей дочке тоже...

* * *

— Мамочка, смотри, я для куколок чаепитие устроила! Видишь, даже твою красивую чашечку взяла из горки.

— Не смей трогать сервиз!

Фарфоровую почти прозрачную чайную чашку с золотым ободком и нежными ирисами сбоку мама сразу же забрала и долго ругалась. «Такие вещи не для чаепития с куклами, о чём ты только думала! Если бы ты её разбила, сервиз стал бы неполным! Кусок отобьёшь — можно будет выбрасывать».

Чая больше не хотелось ни девочке, ни куклам.

* * *

— Знаешь, дочь... Я хочу пить по утрам чай из чашки с ирисами. Твой чай, который цветочком распускается. Я ведь его так и не пила с дня рождения, как ты подарила, так и стоит. Жалко было. Хочешь, поделим сервиз? Две чашки нам с папой, а остальные тебе. Ты ведь права. Хватит беречь то, что должно приносить радость каждый день.

— Мам... Хочу. Иди сюда.

Нина крепко обняла мать и посмотрела на стену, где висела их с бабушкой общая фотография. Баба Паша держит за руку маленькую первоклашку, её глаза светятся от гордости за внучку. «Бабуль, я скучаю. И очень тебя люблю, но хочу, чтобы мама жила каждый день — разноцветный, а не только чёрный. С маленькими и большими радостями. Обещаю тебе: с ней ничего не случится».

— Ну, пойдём чаю что ль выпьем?

Нина неловко вытирает глаза рукавом толстовки и улыбается:

— Угу. Ты иди, я сейчас.

Слегка трясущиеся руки открывают дверцу деревянной горки с прозрачными стёклами и достают две хрупкие чашки. С ирисами. И золотым ободком.

* * *

— Павлина Ивановна, нам пора.

Невидимые Нине и её маме, в комнате всё это время стояли ещё двое: Павлина Ивановна и молодой мужчина в белом. Последнее желание доступно каждому — Павлина Ивановна захотела увидеть напоследок своих девочек. Увидеть и дать понять, что она очень их любит.

— Да, конечно, Михаил, извините.

— У них всё будет хорошо, уж поверьте.

— Дай-то Бог... Какая же я глупая, берегла всё это барахло. Боялась, что снова придётся бежать, прятаться, пытаться выжить... И забывала просто жить.

— Они будут жить и за себя, и за вас.

Павлина Ивановна последний раз посмотрела на внучку, которая в этот момент достала чашку с ирисами и нежно прижалась к ней щекой.

— Вы правы. Я готова. — Призрак пожилой женщины улыбнулся и протянул руку своему спутнику. — Готова жить снова.