Апрельское солнце приятно грело гладковыбритые щёки.

Воздух после нескольких часов, проведённых в ангаре, казался сладким, почти медовым. Пронзительно голубое небо резало глаза: контраст с космической пустотой отдавался в межрëберном пространстве скребущим чувством предвосхищения чего-то важного.

Фогель никак не мог к этому привыкнуть. Если это и была обыденность, то точно не его.

Он задрал голову, подставив лицо солнцу целиком, и зажмурился так крепко, что перед глазами заплясали разноцветные мухи. И всё-таки удивительно, что за такой почти невыносимой пронзительностью таилась мёртвая, вечно голодная тишина. Белов об этом постоянно говорил и просил небо быть к ним добрее.

Сука он, этот Григорий Белов.

На гудящих от усталости ногах Фогель добрëл до смотровой вышки, закинул рюкзак на покрытые брезентом ящики с песком и запрыгнул следом. В поясницу упёрлось что-то жёсткое. Он поëрзал на одном месте, пока прикуривал сигарету. Потом чертыхнулся и съехал на траву. Земля была тёплая-тёплая.

Тут его точно никто не мог потревожить. На вышке сержанта Фогель не увидел и был уверен, что до конца дня он там не появится.

В термосе ещё оставалось немного остывшего кофе. Фогель мог бы взять горячий в столовой, но он любил пить только тот, который варил сам. Зато к столовским пирожкам оказался неравнодушен. Как и Белов, который за этими самыми пирожками и бегал, но не на «генеральскую» половину, а в общий отсек. Оттуда пирожки почему-то были вкуснее.

— Ты либо дыми, либо ешь, Йохан. Нельзя же два дела делать одновременно.

Фогель наблюдал за дымом, идущим от сигареты, медленно пережёвывая тесто.

— Как же хорошо-то, Господи! Весна!..

Да, пожалуй, было хорошо. Вдалеке на тренировочной площадке с гиканьем возились новобранцы. «Кузнечики», как их называл Белов.

— Закурить-то дашь?

— Кончились.

— Ладно. Своими обзаведусь.

У Фогеля от злости перекосило нижнюю губу.

— Издеваешься, да?!

— А, ты всё ещё злишься. Ну-ну, позлись. Раз тебе так легче.

«Това-а-арищ капитан!» — донеслось откуда-то справа.

Фогель приложил ладонь ко лбу козырьком. К нему бежал кто-то из сержантов. Кажется, Войнич.

— Разрешаю обратиться, — кивнул ему Фогель.

— Разрешите... А, да... Там общее построение с новобранцами. Вас зовут.

— Придётся идти, раз зовут.

Фогель с сожалением поднялся с насиженного места, одёрнул куртку. Теперь «кузнечиков» у него станет в два раза больше.

— Пирожок будешь?

— Да, — резво кивнул Войнич и покосился на пакет со сдобой в руках у Фогеля. — То есть, это самое... Спасибо.

— Забирай все.

Фогель в отличие от Белова был неулыбчивый, почти суровый. «Кузнечики» робели, но смотрели с любопытством, украдкой разглядывали. Сколько там у капитана Йохана Фогеля боевых вылетов? Больше сотни? Фогель подсчёт не вёл. И в их присутствии никто цифры спрашивать и называть не решался. Все знали: есть Белов и Фогель. Они — асы. А соревноваться — это дело молодых.

В личном деле у каждого «кузнечика» по две-три строчки — зелень-зеленью. Но Фогель изучал скрупулёзно, будто хотел запомнить как можно больше с первого же раза и точно навсегда. Со временем всё затрётся. Он и сам однажды станет выцветшей фотографией, и вся его жизнь также складно и сухо уместится в несколько строчек.

— Ну, орлы же, Йохан! Орлы!

Хотелось врезать в ответ планшетником.

«Сука ты, Грэг Белов!»

Он всегда подходил тихо-тихо, как кошка. Ему стоило стать разведчиком.

«Кошка, кошка...»

Фогель не был в крыле кампуса, где жил Белов, дня три. Рапорт, служебное расследование, продлившееся от силы минут пятнадцать, бумажки, бумажки, новый отряд «кузнечиков» и снова бумажки. Отпуск, который он запросил сгоряча, так и не утвердили, хотя все всё понимали, конечно.

Надо было проведать Кассиопею. Про неё он как-то и забыл совсем. Нехорошо получилось.

Фогель не рассчитывал увидеть в вечерних сумерках знакомый белый хвост, но Кассиопея всё-таки пришла. Как и во многие вечера до этого она ждала Белова, к которому с полгода назад повадилась ходить на вечернюю кормёжку консервами.

Кассиопея сидела у скамейки и умывала лапой морду. Заметив Фогеля, она приветственно мявкнула и потянулась.

— Привет, девочка.

Фогель опустился перед ней на корточки и выставил вперёд ладонь. Кассиопея ткнулась мокрым носом ему в пальцы и замурчала.

— Грэга не будет. Ты знаешь, он...

Фогель запнулся. В самом деле, что в таких случаях говорят?

— Он в командировке. Сослали нашего Грэга куда подальше. Вот так у людей иногда бывает. Я тебе, смотри, что принёс...

Фогель вытащил из кармана брюк банку консервированного тунца и потянул за жестяной язычок. Кассиопея терпеливо подождала, пока он полностью не оторвал крышку и не поставил угощение на асфальт.

То, что это — «девочка», Белов выяснил опытным путём. Они как-то вдвоём после очередного вылета пили пиво — тут же, во внутреннем дворике кампуса — когда заявилась Кассиопея. Белов настойчиво звал её «Мурзиком», и Фогель усомнился в его решении.

— Посвети фонариком, проверим.

Фогель посветил. Подтверждения своим словам Белов не обнаружил.

— Поздравляю, у вас девочка! — разулыбался от пива Фогель.

— Действительно, девочка.

Белов выглядел озадаченным.

— Нужно назвать её как-то поизящнее. «По-дамски». Как тебя зовут, красотка?

Кассиопея снисходительно ластилась к их рукам.

— Навещай её иногда, ладно?

Фогель вздрогнул, как-то сразу весь сгорбился и, усевшись на скамейку, засунул руки поглубже в карманы своей форменной куртки. Кассиопея подняла голову от банки и огляделась. Вокруг стояла уютная вечерняя тишина.

— Ты зачем «пузом» бросился на крейсер? Не мог подождать эскадрилью?

— Ты знаешь, зачем. Затем, что у меня такая задача была. У тебя, Йохан, задача посложнее: быть живым. Даже не задача — приказ. Разрешаю выполнять.

— Не придёшь больше?

— Не приду.

— Тогда не прощаюсь.

Кассиопея заскрежетала банкой по асфальту, долизывая рыбные остатки. Фогель задрал голову к звёздам. Они по-прежнему висели на своих местах. Где-то в этой бескрайней пустоте родилась ещё одна. Глаза заслезились.

— Аллергия, не иначе, — зачем-то сообщил Фогель туда, наверх.