Каждый вечер сон топил Дину в густом тумане. Он лез в ноздри и горло, заползал в уши, подменял собой мир, пока всё не становилось белым и тяжёлым, как бабушкино одеяло. Потом белое проникало в Дину, и всё кончалось.

Дина всегда вздрагивала, когда просыпалась. Причёсывала пальцами волосы, искала ногами тапки, топала к зеркалу, на ходу перебирая главное: «Я Дина, мне десять лет, у меня есть сестра Тома и собака Глаша, я люблю капибар и писать сочинения, от мамы пахнет печёной картошкой». Успевала собрать всё, зажать, как бусины в кулаке, так что Дина-в-зеркале была уже привычная, нестрашная. Она чистила зубы, и бусы ловко нанизывались на нитку: «Сегодня вторник, шесть уроков и кружок, вечером мама научит печь шарлотку». Клочки белого тумана рассеивались, отползали в дальние углы, так что будить Тому Дина неслась уже совсем радостная.

Спящая Тома тоже была как будто бы Диной-в-зеркале, так они были похожи. Многие учителя просили их носить цветные браслеты, иначе путали. Русичка Мария Антоновна не просила — говорила, что у них глаза совсем разные, не перепутаешь. Дина понятия не имела, о чём она: глаза у Томы были такие же зелёные, как у неё.

Учёба давалась Дине проще, чем сестре, и она позволяла ей списывать — всё, кроме русского. Обманывать Марию Антоновну не хотелось, и Тома могла бы это понять, Дина ведь со всем остальным ей помогала! Но Тома злилась: пиналась под партой, обзывалась. Дина пыталась не плакать.

Однажды, когда они писали сочинение и Дина закрыла локтем свою тетрадь, Тома вылила ей на страницу целый пузырёк замазки. Затаив дыхание, Дина смотрела, как огромное белое пятно сжирает её слова. Пальцы дрожали. Моргнёшь — и белый туман снова окажется в голове, как ночью. Плача, Дина выбежала в туалет.

Холодная вода вроде бы смыла белое. Дина-в-зеркале была, конечно, несчастная и заплаканная, но родная. Но тут позади неё как будто появилось ещё одно отражение.

— Ненавижу тебя! — Тома со всей силы бахнула дверью. — Ненавижу, дура, сука, мёртвая!

Дина снова разревелась. Попробовала накричать в ответ, но из горла выдавливались только жалкие комки:

— Сама же... испортила... сама... ненавидишь... несправедливо! Нельзя так!

— Нельзя?! — завелась Тома. — Знаешь, что нельзя и несправедливо? Что ты — мёртвая, мёртвая! — лучше меня пишешь сочинения! Ладно математика, но сочинения!

Дина должна была сказать, что Тома зато лучше неё рисует и играет в баскетбол, но внутри уже росло страшное.

— Почему мёртвая?

Тома схватила её за плечо, толкнула к зеркалу:

— В глаза свои посмотри! Тебя купили, чтобы помогать мне учиться, а ты не помогаешь, списывать не даёшь!

Обычные глаза. Зелёные. Настоящие.

По кафелю застучали каблуки.

— Не бойся, — сказала Мария Антоновна. — Спи.

Она вытащила из сумки пульт. Тома злорадно шмыгнула носом. А потом внутри Дины появился густой белый туман.

* * *

Дина всегда вздрагивала, когда просыпалась. «Я Дина, мне десять лет, я очень люблю свою сестру Тому и ненавижу писать сочинения...»