Летний погожий день. Небольшой европейский город, в котором живёт наша семья, празднует «День вишни».

На центральной площади открывается ярмарка, и мы с пятилетним сыном отправляемся в центр города в предвкушении веселья и приятных неожиданностей.

— Не скучай, мы скоро, — сын машет скелету Гоше, стоящему возле его кроватки в качестве вешалки.

Прилавки с сахарной ватой, карамельными и шоколадными яблоками, горячими напитками и сочными жареными сосисками заполняют площадь.

«Ах, мой милый Августин,
Августин, Августин...»

— разносится монотонный, печальный звук шарманки.

Всё нам кажется необычным и праздничным.

В центре площади построили балаган — большой деревянный каркас накрыт тёмным полотном, разрисованным магическими знаками, жуткими лицами фарфоровых кукол, странными безглазыми портретами, скелетами и кровавыми отпечатками рук. Сверху на столбе закреплена какая-то табличка с непонятной надписью, рисунками черепов и пиратских кораблей с призраками.

Само строение напоминает голову клоуна, а вход в него похож на открытый рот с красными шторами по бокам, между которыми полукругом проложены рельсы с несколькими разноцветными вагончиками на них.

— Нам сюда! — кричит сын и быстро залезает в красный вагончик. Впереди — в зелёном — сидят два близнеца в голубых костюмах, а в первом — жёлтом — девочка лет пяти.

Состав трогается и медленно уползает за кулису — щёку клоуна — оставляя за собой голое беззубое пространство рельс.

Мне почему-то тревожно, я всматриваюсь в тёмный лабиринт кулис, но минут через десять разноцветные кабинки благополучно возвращаются из алого рта мрачного клоуна.

В первом вагончике девочка заходится в плаче, и родители уносят её на руках. Близнецы из второй кабинки выходят сами; их лица бледные, но спокойные. Короткими шажками они семенят к родителям, а их голубые вельветовые штанишки почему-то стали тёмными и мокрыми.

Красный вагончик пуст.

Аттракцион вдруг начинает мигать всеми своими лампочками, раздаётся металлический скрежет, фонари — глаза мрачного клоуна — гаснут.

«Ах-х-х... мой милый Августин,
Августин, Августин... Ах-х-х...»

— шарманка на площади глотает слова песни, поперхивается и замолкает.

Я столбенею, ноги становятся чугунными, руки отказываются шевелиться, крик застревает где-то на уровне гортани, тело покрывается холодным липким потом, открытым ртом я судорожно хватаю воздух.

Контуры пустой красной кабинки вдруг начинают расплываться, искажаются и превращаются в алую домовину, нечисть с ткани балагана соскальзывает в неё, безглазые куклы растягивают улыбки в жутком фарфоровом оскале, монстры оживают и тянут руки, зомби раскачивают вагончик.

Надо что-то делать... куда-то бежать... звать кого-то на помощь... В полицию, в консульство? Но я не могу покинуть место происшествия — здесь мой ребёнок!

На ватных ногах я подхожу к вагончику, наклоняюсь, заглядываю под сиденье — свернувшись калачиком и вжавшись в стенку, сын настороженно смотрит на меня.

— Всё в порядке, мам.

Я вытаскиваю его, прижимаю к себе.

— Что там было? — шёпотом, с трудом разомкнув побелевшие губы, спрашиваю я ребёнка.

— Страшно, мам, очень страшно, — отвечает сын. — Сначала змеи: они извивались и хотели укусить, а на стенах кровь, много... Потом мимо проехал гроб на колёсиках, крышка открылась и скелет — на нашего Гошу похож — помахал мне рукой. Потом он бежал за мной, а я протянул ему руку и дёрнул, а он почему-то рассыпался... И вот, мам, — сын разжимает ладошку — в ней лежат скреплённые металлическими колечками три пластиковые фаланги пальца руки.

— Я так испугался, что оторвал их! Подумал, что нам сейчас попадёт, мам, ох, как попадёт... Поэтому залез под сиденье и решил переждать, пока всё не уляжется.

А ты чего испугалась, а, мам?

Мы берёмся за руки и поворачиваемся в сторону балагана; ветер колышет ткань шатра, от этого лицо клоуна искажается и становится злым, а вертлявый скелет на полотне балагана грозит нам своей беспалой костлявой конечностью.

— Платья нет, шляпы нет,
В грязь упал Августин,

— я тихо начинаю петь песню, а сын тут же её подхватывает:

— Ах, мой милый Августин,
Всё прошло, всё!