Бабай получил участок в 1971 году по постановлению правительства о садоводстве — двенадцать соток и в придачу примыкающий отрез. Над ним пролегала ЛЭП, и дедов друг дядя Володя помог оформить отрез как пригодный для садового хозяйства. Дача оказалась огромной по тем временам — целых двадцать четыре сотки или «четверть гектара», как говорил Бабай.

Сначала дача была просто четырёхугольником земли. Луг, ощетинившийся, режущий острой травой: крапивой, полынью, ракитником, щавелем, снытью. Сцена-пространство, беспризорная разодранная земля, как многое в то время. Предстояло её приручить-удочерить.

Бабай достал деревенскую сноровку и поставил столбы по углам, выкопал выгребную яму, скосил траву. Сельская привычка к труду, молодость и бычья злая сила рождали организованный быт. Заливной луг обрамлялся заборами, дорожками, теплицами, кострищем, каркасами труб, баками с водой. Присутствие Бабая в материальном мире выражалось металлом и трубками, гвоздями, досками, яркой сваркой, громом молотка и визгом бензопилы.

Дәү-әни населяла дачу себе подобными — яблонями, вишнями, грушами, жасмином, мелиссой, виноградом, рябиной, черёмухой; стелила в сарайчике коврики и вешала тюль.

Дети копали картошку и собирали колорадского жука, кидая его в банку с бензином, которую потом поджигали. Жуки взрывались как живые петарды.

Много и радостно работали, находили новое дело изо дня в день, каждое лето продолжая себя в растениях и плодах.

Дети приводили детей. Мама привела моего отца, а её братья — своих будущих жён.

Так на даче появились жители, помимо птиц и насекомых.

* * *

Летом 1975 года Дәү-әни уехала по путёвке в санаторий, и дача осталась во владении Бабая и детей.

Бабай на правах единственного хозяина выпивал с мужиками на даче. Чаще всего заглядывал Галимҗан. Он работал завскладом, и Бабай встретил его как-то на погрузке своего камаза — так и задружились, и стали крепкими собутыльниками.

Галимҗан приезжал на дачу с семьёй, жарил шашлыки, пил и подбивал Бабая построить дом:

— Здесь большой дом нужен, участок зря пропадает.

— А где же я возьму материалы? Цемент, кирпич, арматуру?

— А я тебе помогу.

— Как?

— Будем со склада воровать.

— И-и-ишь, инде! Чего удумал, — Бабай махал рукой и обновлял стопки.

Разговоры повторялись из пьянки в пьянку. Галимҗан рисовал картины прекрасного дачного будущего:

— Э-эх, сейчас бы в баню!

— Э-эх, собирать бы яблоки с балкона!

— Сейчас бы сложить картошку в погреб, а то ходим, спотыкаемся.

Бабай кряхтел:

— Асия вернётся, тогда решим.

Иногда Галимҗан делал попытки соблазнить Бабая, находя аргументы в пользу своей полезности:

— А у нас неликвид на складе — камаз белого кирпича. Разбили, и лежит за складом, мужики вывозят тележками. Пропадает!

Или:

— На той неделе привезли железный лист — остались обрезки. Посмотришь?

Бабай сопел, молчал. Галимҗан точно своего не упустит и затребует половину участка, просто так ничего не даст.

Скоро должна была вернуться Дәү-әни, и без неё нельзя было решить; а она презирала Галимҗана за пьянки и безделье. Бабай увязал в своей нерешимости и страхе перед женой, пил и злился.

После очередного попоища он проснулся и увидел на просёлочной дороге перед домом обломки кирпичей.

Галимҗан по пьяни взял с него слово поделить дачу и вот уже разгружал камаз. Так дом и построили — до возвращения Дәү-әни.

* * *

Когда появилась я, дача уже разжилась садом, прудом, беседкой, виноградником, верандой и балконом — в ней было всё необходимое для счастливой жизни. Там, в саду, между лесом и рекой прошло моё детство.

Я приезжала каждое лето и была полноправной царицей дачи: все деревья, листья, муравьи и даже соседские дети были моими — то были все мои друзья. На даче жили вместе невероятные растения и травы — пихты, можжевельники, абрикосы, жасмин, олеандры, сливы, черешня, барбарис.

На нашем участке росли тринадцать яблонь, и все они имели имена — в каждый новый приезд я называла их по-разному.

Дәү-әни спрашивала:

— Как в этом году яблони назовёшь?

— Җамиля. Галадриэль. Ирма. Иштар, — в зависимости от книг, прочитанных за зиму, яблони получали новые имена; в саду разворачивались новые сюжеты.

Цветение яблонь — это свадьба. Деревья влюблялись и выходили замуж, ревновали друг друга, смешанные браки между яблонями и грушами становились причиной войн.

В войнах участвовали насекомые и птицы. Можно было замереть посреди лужайки и подставить палец так, чтобы стрекоза села на него — и тогда уже вести допрос вражеского лазутчика:

— Сколько у вас яблок? Когда планируете нападение?

* * *

Дача была нашей кормилицей — ели обильно, готовили на месяцы вперёд.

Летом шла ягода: клубника, земляника, малина, крыжовник. До того, как дети встанут, папа шёл собирать малину. Брал белое ведёрко из-под майонеза, перевязывал верёвочкой, вешал на шею и уходил в дальние углы сада, за крапиву, за колючие заросли, за ряды ежевики, в тень и росу, в сырое логово мошкары; там росла свежая и крупная малина, напитанная холодом и печалью. После завтрака к сбору присоединялись дети и женщины, и это был шумный хаотический сбор: больше ели, чем собирали; пели песни и читали молитвы нараспев — мөнәҗәт.

— Раббым Аллаһ, диде Муса

Миңа җәннәт булыр микән...

* * *

Из-за военной карьеры родителей мы часто переезжали по проходным казённым квартирам, поэтому для меня дом был только один — моя дача.

На даче мой день начинался просто и радостно, не было школы, родителей и никаких бед; были только дачные счастливые дела: походы на речку, книги, укрощение сорняков, уроки арабского языка с Дәү-әни на веранде, приезды гостей и велосипедные поездки за мороженым. Я могла пойти куда угодно и делать что угодно, каждый момент жизни был приключением: я дралась с местными хулиганами, носила рыбу с речки в подоле, приручала уличных котов. К вечеру устав, я лежала в траве под кустом смородины и смотрела на кучерявые облака, срывала ягоду с куста. Мир принадлежал мне. Көн саен дөнья түгәрәкләнде.

Но постепенно, вместе со взрослением, мир начал разделяться. Родители рассорились, мама начала слишком часто имитировать сердечные приступы, и у неё начались настоящие. Дәү-әни умерла от рака печени, а Бабай — от рака горла. Мы переехали в другой город, и ездить на дачу за пятьсот километров стало накладно. Я сдавала ОГЭ и ЕГЭ, поступала в МГИМО, МГУ и ВШЭ. После татарских нежных слов и шелеста листвы слух кололи аббревиатуры.

Как-то я позвонила маме, мы обсуждали их с папой поездку в военный санаторий на лето и наши обычные пустые дела. Происходил один из таких разговоров, которые случаются по необходимости, а не по желанию.

Мама спросила, ела ли я. Ответила, что ела.

Мама спросила, что ела. Ответила, что пельмени.

Мама спросила, как мои зачёты. Ответила, что сдала.

И так далее.

Потом мама пожаловалась, что в их санатории нет нужного лечения и горячая вода по часам, но ничего лучше не нашлось.

— Слушай, так что вы на дачу не поедете, раз в санатории так плохо? — не выдержала я её жалоб.

— Так мы её продали, кызым, ещё год назад. Ты чего?

* * *

Прошлым летом в Московском музее современного искусства была выставка Рут Хоф, посвящённая памяти. Как говорилось на сайте выставки: «Кладовая памяти» — пространство, в котором зрителю предлагается вспомнить подробности своих личных историй, впечатлений и ассоциаций. Какого цвета дверь в доме, в котором вы выросли? Какой запах слышался в знаковом для вас месте?

Дверь дома, в котором я выросла, была голубая и белая, летом прозрачная из сетки и белая из тюля.

Запах знакового места — это запах мелиссы, когда её вместе со смородиновым листом кладут в заварочный чайник и заливают кипятком; запах обильного дождя и сырой земли, когда все набились в дом и, выглядывая с балкона по очереди, спрашивают друг дружку: «Не закончилось?»; запах грибного супа из свежесобранного, в таком супе можно размочить корочку или сухарь.

Я мысленно оказалась в месте, которое утратила и предпочла забыть. В качестве сувенира с выставки я нарисовала себе рисунок дачи и наклеила его на холодильник.

Ночью в моей съёмной московской квартире мне приснился сон: я лежала в земле и росла. Мои ростки проковыривали пальцами землю и вились вверх. Тело меняло своё состояние.

Дача звала меня.

Неделю назад я уехала из России искать место для нового дома. Я хотела обрести его в тех странах, где приживётся смородина. А ещё — яблони, вишни, груши, жасмин, мелисса, виноград, рябина, черёмуха.