В последнее время мне кажется, что я схожу с ума.

Хочется выбежать во двор и закричать от боли и ужаса, но страх парализует меня — я так боюсь, бабушка, я боюсь всего на свете.

Я сижу, сгорбившись кучей хлама, на полу под окном. Луна пробивает темноту и, отскакивая от зеркала, светит мне прямо в руки. Потрёпанные бабушкины тетради трясутся в моих непослушных пальцах. Я читаю бабушкины дневники и уговариваю себя не верить ни единому слову, чтобы окончательно не распрощаться с остатками разума.

Где-то в горле сердце отбивает уже приевшийся за последние дни мотив: «Это неправда — неправда — неправда».

Я держу себя взаперти, как узник, навеки приговоривший себя к темнице.

Помню, в детстве невозможность выйти на улицу приравнивалась к смертельному горю.

Если бабушка сердилась на меня, то всегда пугала, что посадит под замок и не пустит больше гулять с друзьями, раз я не умею приходить домой тогда, когда велено. Я с разбегу падала на кровать и заливалась такими горькими слезами, что уже через пять минут бабушка сдавалась и гладила меня по волосам, приговаривая: «Не рви душу, Волчонок, не рви, беги к своим».

Когда я родилась, все «котята» и «касатики» в деревне уже были заняты другими бабушками и внучками, поэтому Ба звала меня Волчонком из-за того, что я могла учуять любой запах на огромном расстоянии, и это прозвище так приклеилось, что половина моих знакомых даже не знала моего настоящего имени.

Бабушка всегда пахла безопасностью и нежностью. Мне казалось, что можно стать маленьким комочком, уткнуться в её плечо, и она укроет меня от любого зла, окутает меня теплом, как крыльями.

— Родная внучка курицей называет, — смеялась бабушка.

— Ты не курица, бабуль, ты как будто целая стая птичек.

И бабушка хохотала и обнимала меня: «Никогда ничего не бойся, стая всегда позаботится о тебе, милая».

Теперь обо мне никто не заботится. Теперь у меня нет стаи. Есть старые бабушкины тетради. Есть пустой бабушкин дом. Есть рыжий бабушкин кот. Больше ничего не осталось.

Ночную тишину разрывает волчий вой, и я вздрагиваю от ужаса. Как обычно, мне хочется подскочить и побежать на звук, но я закрываю уши ладонями и пытаюсь успокоиться. Сердце бешено стучит в голове, в груди, в горле, в кончиках пальцев.

Когда я была маленькой, то вскакивала от этого воя посреди ночи, а бабушка успокаивала меня и шептала: «Ещё не время, Волчонок, ещё можно поспать». Она говорила, что волки не хотят никому причинить зла, они воют, чтобы найти своих родных, которые потерялись. Они просто зовут домой.

Я видела, как бабушка не спит ночами и часто слушает их, глядя в окно.

В деревне бабушку называли дикой, потому что она была непохожей на других и сторонилась людей. Она знала лечебные ягоды, могла неделями питаться какими-то травами, собирала лунные камни по ночам, и мне казалось, что она правда понимает животных.

Как тяжело сейчас читать, какой одинокой она чувствовала себя среди людей!

Почерк в тетрадях становится неровным, ошибки попадаются всё чаще и вот я уже совсем ничего не могу разобрать.

Между последними страничками вложены листы из моего альбома для рисования — в пять лет я нарисовала там волка и написала: «Мама».

Минутная стрелка настенных часов стучит у меня в висках, перебивая сердце. «Это неправда — неправда — неправда».

Это неправда, но мне нужно проверить.

Я выхожу на улицу. Луна светит так ярко, что видно лес за домами. Мне очень хочется расплакаться, но я беру себя в руки.

Вся деревня спит, пока я пробираюсь в глубь леса.

«Не рви душу, Волчонок, не рви, беги к своим».

Ветки царапают мне лицо, и мне приходится наклоняться и ползти на четвереньках.

Я делаю глубокий вдох, поднимаю голову и кричу изо всех сил, пока не кончается воздух в лёгких. Несколько секунд мне кажется, что я никогда в жизни не слышала такой тишины.

Это неправда.

Где-то рядом испуганно ухает сова, а потом с другой стороны леса поднимается оглушающий волчий вой и впервые в жизни я решаюсь побежать на этот зов.

Мне больше не страшно, бабушка.

«Стая всегда позаботится о тебе».

Меня зовут домой.