— Ты не конь, чтобы тебя карачаевец любил, — сказала старуха внучке, едва достигшей шестнадцати лет. — Жену надобно беречь и заботиться о ней. Большего не требуется. Да и не было у нас в горах любви никакой, чтобы ты вдруг о ней задумалась.

Трава шелестела под ногами у женщин семейства Кагиевых, окутывая их ароматом первой горной мяты. Каменные своды высились словно стражи, охранявшие их покой. Вдали от городской суеты седовласая Эрту и мятежная Хава скрестили взгляды, острее которых лишь кинжал джигита. Прозрачно-голубые глаза девушки вглядывались в помутневшие от времени, но такие же родниковые очи прародительницы. Хмуря брови, едва видневшиеся из-под низко натянутого хиджаба, Эрту наставляла внучку.

— Не мечтай о том, что не дано иметь. Это путь к страданиям. Ищи любовь в своих детях и хлебе, что печёшь. Это самая верная дорога для женщины.

— Но что, если я вижу другую дорогу для себя? — не сдавалась Хава.

— Ох, не зря тебя назвали Хавой, — качала головой старуха. Губы её, испещрённые паутиной морщинок, сжались, выплёвывая слова как ругательства. — Твои сомнения выведут тебя из Рая. Чувствую, что покину этот мир, не повернув тебя к Аллаху.

Эрту оказалась права, уйдя из жизни уже на следующий год. В воздухе всё так же стоял запах прорастающей мяты, пока мужчины семейства Кагиевых несли на своих плечах покойную в гору. До захода солнца по мусульманскому обычаю завёрнутую в белый саван пожилую женщину предали земле в родовом селении. Огромные толпы приходили к Кагиевым выразить свои соболезнования ещё в течение недели. Накормленные и напоенные, они вспоминали умершую, дивясь её долголетию и восхваляя праведные дела, оставленные после.

Мало кто обращал внимание на юную Хаву, юрко пробиравшуюся между гостями. Разнося очередные подносы с отварным мясом, она старалась думать лишь о том, что бабушка прожила долгую и счастливую жизнь. Но в груди нарастал жгучий комок раскаяния. С того дня, как Эрту испустила последний вздох, она каждую ночь приходила к внучке. Являясь молчаливым облаком, она садилась в изголовье кровати и пыталась расчёсывать волосы девушки. Хава, пугавшаяся этой тихой рутины, каждое утро уверяла себя, что то был всего лишь сон. Но уже к вечеру ей представлялось, что бабушка приходит к ней по-настоящему, и будет делать это и дальше, пока не передаст ей свой наказ.

Спустя месяц после похорон бабушка всё ещё являлась Хаве. Также садилась расчесывать ей волосы, но уже не молчала. Затягивала старинные карачаевские песни, пока слёзы текли по глубоким впадинам морщин на её лице. Капая на руки старухи, они тут же испарялись, словно коснулись раскалённой печи.

Хава старалась лишний раз не шевелиться, боясь, что, уходя в мир мёртвых, бабушка может на этот раз забрать её с собой. Сидя спиной к прародительнице, она чувствовала её лёгкие касания, но не пыталась заговорить. Стыдясь собственного страха, убеждала себя, что скоро душа бабушки успокоится и видения прекратятся. Однако и на сороковой день Эрту не заставила себя ждать. Вопреки уже сложившейся традиции она не стала заплетать девушке косы, а направила её в сторону двери. Хава не шевелилась.

— Ты свободна, — подала голос умершая. — Выбор всегда только за тобой.

На утро Хава проснулась на ковре, расстеленном рядом с кроватью. Свернувшись как младенец и подтянув колени к лицу, она рассматривала листья деревьев, видневшиеся из окна. Отсвечивая на солнце и шевелясь от дуновения ветра, они походили на мазки масляной краски, которые вдруг ожили. Упоённая красотой переливов оттенков зелёного и синевы неба, Хава отпустила безумную мысль, что бабушка теперь будет преследовать её вечно. Эрту и правда перестала являться внучке с той ночи, лишь внимательно поглядывала на неё с портрета, висевшего в гостиной. Прибираясь, Хава старалась не смотреть на него. Ей казалось, что если надолго задержать взгляд на фотографии, то призрак бабушки Эрту вновь станет мучить её своими ночными визитами.

Прошёл ещё год.

Горы вновь зацвели мятой, а в дом к Хаве явились сваты. Сын давнего друга отца просил руки девушки. Сидя за большим столом, установленным прямо напротив фотографии бабушки Эрту, гости ждали, когда Хава по старинному обычаю выйдет подать им воды. За это время жених должен был полюбоваться девушкой и решить, готов ли связать с ней свою жизнь.

Ждали минуту.

Две.

Десять.

Пока Хаву не бросились искать.

Та, не желая смириться с судьбой, нашла пристанище на утёсе, где последний раз говорила с бабушкой. Трава пробивалась вокруг даже из-под камней, так сильна была её жажда жизни. Хава касалась её ладонью, думая, могла бы и она быть такой непреклонной?

«Ты свободна. Выбор всегда за тобой», — звучал голос бабушки в голове.

Сорок дней после похорон бабушка напевала ей песни, которые играют на свадьбах, прощаясь с невестой, отдаваемой в чужой дом.

— Как же я уйду, бабушка? — прошептала растерянная Хава, всматриваясь в горное ущелье, раскинувшееся под её ногами. — Что я им скажу?

Ещё один год минул.

Снова мята покрыла горные пики.

Местные жители из ближайших селений начали сбор урожая. Срезая мяту под корень, женщины аккуратно складывали её в передники, сооружённые из юбок, заткнутых за пояс. После мяту высушивали на солнце и складывали в холщовые мешки. Долгими зимними вечерами местные сплетницы пили заваренный из неё чай. В этом году Аллах послал им много историй. Одной из них была та, что рассказывала о девушке из семейства Кагиевых, сбежавшей за неделю до никяха.