Этой осенью у нас первый раз за всю историю учреждения художественное кино начали снимать. Конкурс какой-то Москва объявила, ну и наше Управление сразу бумагу прислало: «Требуем принять участие…» А про кого может снять фильм Ангельская воспитательная колония? Конечно же, про ангелов. Меня назначили на роль раскаявшегося Падшего ангела. И вот мы снимаем последнюю, самую сложную сцену о том, как мой герой пытается взлететь в небо. Мне выдали большие чёрные крылья из настоящих перьев, привели на вышку, где раньше караульный с автоматом сидел, и велели взмахнуть, прыгнуть и сразу упасть. На батут.

Я хотел приготовиться, осмотреться, но режиссёрша, наша учительница по музыке Марья Ивановна, как заорёт: «Давай, лети, как репетировали! Камера! Мотор!»

Я сделал страдальческое лицо, расправил крылья, взмахнул, прыгнул и… полетел!

Режиссёрша внизу визжит, воспитатель с инспектором матерятся, за рации хватаются, Толик-оператор орёт: «Держись, Петька!»

А за что мне держаться? За воздух, что ли? Лечу дальше. Руками, ногами болтаю от страха и кричу. Тоже хочу неприличными словами крыть, а нельзя — сразу рапорт напишут. И вдруг вижу прямо перед собой купол нашей часовенки. Я с размаху золотистый крест обнял как родного человека, зажмурился и приготовился вместе с ним падать. А он ничего, выдержал меня, только покосился немного.

Открываю один глаз, смотрю: от вышки уже все ко мне бегут, из дежурной части бегут, от штаба начальник размашисто шагает и психологичка кублучками стучит. Все что-то кричат одновременно. Дежурный орёт на меня, психологичка — на дежурного, воспитатель кулаками машет, только режиссёрша в бумаги уткнулась. Тут она поднимает их над собой, и я читаю крупные буквы: «Пожарная едет. 5 минут. Вниз не смотри».

Я кивнул. Стал смотреть перед собой. Дух захватило от панорамы! Как всё-таки красиво у нас в колонии. Разноцветно! Трава зелёная, пятна цветов вдоль убранных асфальтовых дорожек оранжевые, берёзки ярко-жёлтые, крыша у школы синяя, а небо голубое. Только красного не хватает. А нет, и красное есть — пожарная машина.

Спускаюсь я по выдвинутой лестнице и думаю, что конец мой пришёл. Первым ко мне подскочил дежурный Сан Саныч и крылья с моих плеч начал стягивать. Марья Ивановна ему не даёт, отгородила меня широкой грудью, бумаги свои вперёд выставила: «Это не наш реквизит! На прокат взято из колледжа культуры всего на сутки! Возмещать вы будете?» И уже мне: «Петя, ты как? Нам бы ещё пару дублей».

— Нормально, — отвечаю. — Могу ещё.

Начальник на дежурного коротко гаркнул и велел продолжить съёмки.

Стою на вышке. Внизу — батут, слева — съёмочная группа и сотрудники, справа, у самого ограждения с колючей проволокой — караул с автоматами.

— Пересечёшь забор — стреляем, — спокойно пояснили они свою миссию.

— Петенька, не бойся. Лицо, взмах и прыжок вниз, — командовала Марья Ивановна. — Сцена последняя, дубль второй!

Я всё так и сделал, только зажмурился на прыжке. Чувствую, опять лечу. Думаю, надо глаза открыть, чтоб случайно забор не перелететь. Смотрю, на территории уже народу полно: из штаба, из школы, из медчасти…

Тыловик орёт: «Петька, глянь на крышу отряда. Пилу потерял. Может, там?» Я кричу: «Нету».

А докторша: «Петенька, тебе ведь не трудно? Посмотри, есть за забором у шлагбаума большая белая машина с моим мужем?»

— Машину вижу, мужа нет. Его тётенька какая-то загородила.

— Какая еще тётенька?

— Не знаю, — кричу. — С красной папочкой.

— Красная Шапочка? Петя, посмотри получше!

— Куда лучше, — отвечаю. — С такой высоты всё очень хорошо видно!

Поворачиваю к вышке, а на ней уже злой дежурный стоит. Ну, я в него и приземлился. Всё-таки хоть он и злой, а помягче деревянной будки. Держит он меня крепко:

— Всё. Налетался.

— Сан Саныч, пустите мальчика. Нам ещё дубль нужен. Оператор забыл камеру включить.

Майор заскрипел зубами. Но под суровым взглядом начальника позволил мне встать наизготовку.

— Только полети, — он ткнул своим указательным пальцем мне в спину. — Падай сразу.

— Сан Саныч, я не специально. Велено взмахнуть. А дальше оно само.

— Само! — зашипел он мне прямо в ухо.

— Товарищ майор, выйдите из кадра! — махнула рукой Марья Ивановна. — Сцена последняя, дубль третий! Камера! Мотор!

И я опять лечу. Теперь за забор смотрю. А там домики дачные среди разноцветных деревьев, с другой стороны — широкая река с большим мостом, а за ней — город с многоэтажками. Эх, если бы я только раньше знал! Да разве я бы так жил! Да разве я пошёл бы с Федькой банкомат тот взламывать! Я летать могу! У меня даже слёзы на глаза навернулись, но быстро высохли от мрачного вида Сан Саныча, растопырившего для меня руки.

— Теперь точно всё. Давай сюда крылья.

Я покорно снял их.

— Сан Саныч, ну что вы всё время торопитесь! — подбежала к нему Марья Ивановна, когда он спустился с вышки. — Нам надо его ещё на земле снять… Лежащим под крыльями. Дайте сюда. Петя, ты чего не спускаешься?

— Марья Ивановна, можно на батут прыгнуть?

— Нет. Прыжок без крыльев нам не нужен.

— Ну, можно, я прыгну, — я хотел проверить, полечу ли без крыльев. — Зря, что ли, его притащили.

— Ладно. Прыгай. Я скажу, когда Толик общий план возьмёт. Может, толковое что получим. Выйти всем из кадра!

Я встал, выпрямился, поднял голову к небу, раскинул руки, взмахнул и прыгнул. Через полсекунды я был на батуте.

— Марья Ивановна, а без крыльев я не летаю. Только лечу, и то вниз.

— Без крыльев, Петенька, никому в небо не подняться. Вставай. Батут уберём и снимем тебя у вышки.

— Значит, дело в крыльях?

— И в них тоже.

— А вы могли бы полететь?

— Могла бы.

— Почему же не летаете?

Тут она оглянулась и быстро зашептала:

— Когда я была маленькой девочкой, мой дед сделал мне крылья бабочки на новогодний утренник. Большие такие. И я, как и ты, полетела. Я впервые увидела, как он испугался до смерти. А потом сказал: «Будешь в облаках летать, Машка, долго не протянешь. Вспомни Икара, Чкалова или Гагарина. Хочешь долго жить, научись летать по-другому». И я научилась. Теперь я летаю во сне, в мечтах и фантазиях, а ещё на сцене. Понял?

Я кивнул и лёг на землю под крылья. Теперь я видел только траву и ноги в разных ботинках. По одному из них ползла гусеница. Прямо под брюки залезла. Я приподнял голову, чтобы посмотреть, по чьей ноге сейчас гусеница ползёт.

— Лежать! — скомандовала режиссёрша. — Толя ещё не все планы снял.

Эх! Я летать могу, а надо, чтобы я лежал или падал. Такой сценарий, видите ли. Ну ничего. Главное, что я могу летать. Что я летал! Да мне теперь что. Я теперь заново жить начну. Вот выйду на свободу и буду летать каждый день. Надо только решить, где — в небе или на земле.