Агата проснулась и тут же пошла искать кости в холодильнике.

Уже стоя перед открытой морозилкой и чувствуя, как холод ползёт по голым щиколоткам, синевато-куриным, бледным, Агата разозлилась на себя. Помнила ведь, что с вечера сложила выбеленные хрупкие косточки на тумбочку у кровати! Но голова от недосыпа и безрадостных мыслей отчего-то указала на морозилку. Тогда тоже было холодно: заметённая трасса, крепкий мороз, дутые куртки. И смех, который помогал лучше сухого горячего воздуха из печки.

Но всё это было в прошлом, а сейчас стоял выходной, солнечный и светлый: ветки за окном в инее, из подъезда тянет жареной рыбой, да и сама Агата проспала перед рассветом почти час — немыслимое чудо. Обычная сельская библиотекарша в обычной двухкомнатной квартире с отслаивающимися обоями, Агата отличалась от остальных горожан разве что костями своими, рассыпанными по полотенцу.

Она вернулась к кровати, уложила косточки одну за другой. Сначала здоровый козлиный череп. Дочь, Танечка, с детства обожала загробную чепуху и то набивала карманы пластиковыми цветами с кладбища, то отыскивала в скальных разломах сухую змеиную кожу или коровьи мослы и волокла это богатство на полку над кроватью. Агата ругалась на неё, конечно, к психологам таскала. А сейчас думалось — ну нравилось, и ладно, ничего же в этом страшного нет.

Эти кости Агата нашла у подъезда. Белые и тонкие, они не напоминали говяжьи хрящи или куриные зубочистки, нет, но Агата старалась не думать, что же они ей напоминают. Молча выкладывала человечка перед собой — на фоне козлиного черепа косточки выглядели крошечными, будто игрушечными.

У Агаты был выбор. Первое: муж Павлик, с которым она лет десять хотела развестись, но так и не развелась — значит, не сильно-то и хотела. Лодырь, пивная душа, зато тихий и незаметный. Второе: дочка Танечка, отличница и фигуристка, вся полка между черепушками у неё завалена медалями и кубками. Третье: бабушка Тамара, которая на крики и истерики прежде вспыльчивой Агаты отвечала такой сладкой улыбкой, что хотелось забраться на острые старческие колени, обтянутые цветастой юбкой, и свернуться калачиком.

Больше всего Агата скучала по Танечке. Шепнула её имя, подняла левую, будто желейную руку — в ней раньше было столько разных косточек, что и не жалко было отдать парочку для встречи. Кожа, будто обескровленная, будто пергаментная, разошлась спокойно и послушно, Агата ногтями поддела косточку и выложила туда, где у самодельного человечка должно было быть сердце. Косточка вспыхнула алым и растворилась в воздухе.

— Мам! — выкрикнули из детской Танечкиным голосом. — Леденцы хочу. Сделаешь?

— Конечно. — Агата зажмурилась от удовольствия. — Сделаю, моя хорошая.

Танечка выпуклой тенью выступила на обоях в детской. Агата пробовала выложить сразу несколько своих костей, надеясь, что Танечка обретёт плоть и кровь, вернётся прежней, но от Танечки остались только худенькие косички и иссиня-чёрная тень. Бабушка Тамара приходила улыбкой — та раскрывалась над плинтусом, блестела желтовато-белыми зубами с эмалированного чайника, выглядывала на Агату из зеркала, и Агата примеряла её на собственное лицо. Улыбка ускользала, но согревала, как при жизни.

Леденцы Агата делала из топлёного сахара: кипятила в кастрюльке на огне, плавила, потом разливала по старым железным формочкам, затягивала резинкой, втыкала спички или зубочистки, чтобы потом Танечке удобнее было держать. Застыв, сахар напоминал ледяную корку. Из окна на Агату дохнуло сквозняком.

Танечка пела в детской — она никогда не умела петь, но ничуть этого не стеснялась. Вернётся с тренировки, забросит коньки в угол и носится по квартире, поёт. У Агаты раньше от этого пения раскалывалась голова, а теперь так хорошо, так спокойно...

Знала бы Агата, как оно случится, то сожгла бы их «Волгу», оставшуюся от деда, своими руками — залила бы бензином и чиркнула спичкой. Агата не помнила, кто зимой решил ехать триста километров по трассе в аквапарк: Танечка закончила вторую четверть на пятерки, и родители пообещали ей день на водяных горках. Неожиданно напросилась и бабушка, одинокая, безмолвная, скорее просто чтобы пообщаться с ними, чем посидеть в горячем джакузи.

Они почти доехали. Павлик не гнал, всматривался в метель до рези в глазах, Агата беззвучно шептала молитвы. Не помогло — на встречку вылетела фура, муж вывернул руль, и «Волга» перевернулась раз, другой и осталась лежать на крыше, и Агата висела, пристёгнутая ремнём, и смотрела, как мельтешат у неё перед глазами сахарные леденцы. Ей было холодно, очень холодно: она запомнила только холод и костяной стук собственных зубов.

Тогда Агата не знала, что выживет одна. Что Танечка продержится пару часов, но спасатели не успеют: пока водитель фуры притормозит и дозвонится до МЧС, пока подоспеет скорая из соседней деревни, пока её с дочерью повезут в реанимобиле в областной центр — через дорогу от злополучного аквапарка, Танечка... Что сама Агата вскоре найдёт кости и от бессонницы, от мыслей горьких начнёт выкладывать из них человеческие силуэты. А потом из Агаты в первый раз выпадет собственная косточка и завершит фигуру, и голос Танечки, звонкий, довольный, пронесётся по квартире, и Агата станет метаться загнанной дворнягой и искать дочь, а найдёт лишь тень... Потом она научилась призывать мужа, Павлика, и рассказывать ему о буднях своих в библиотеке, о редких страшных снах, о пустой морозилке. О сплющенной «Волге», которую видела только на снимках. В последние дни Агата часто звала бабушку и улыбалась её улыбке.

Но Танечка появлялась чаще всех. И леденцы, выложенные в детской, всегда исчезали: только зубочистка или спичка оставались обгрызенные, пустые.

От мыслей о белых, неизвестно чьих косточках Агата чувствовала в груди приятный трепет и ногтями, объеденными, обломанными, упрямо цеплялась за жизнь. За Танечку, за мужа.

И чувствовала себя самым счастливым человеком на земле.